Роберт Харрис: Очищение

— Этим человеком можно только восхищаться, — сказал Цицерон, обойдя комнату три или четыре раза. — Вот стою я, который станет завтра самым могущественным человеком в Риме, тогда как он не стал еще даже претором. Но мне приходится танцевать под его дудку.

Через какое-то время я заметил, что за нами наблюдают. Из-за двери на нас внимательно смотрела девочка лет десяти, которая, по всей видимости, была дочерью Цезаря. Я улыбнулся ей, и она быстро убежала в комнату. Через несколько минут из этой же комнаты появилась мать Цезаря Аурелия. Узкие темные глаза и настороженное, внимательное выражение лица делали ее похожей на хищную птицу. От нее исходила аура прохладного гостеприимства. Цицерон знал ее много лет. Все три ее брата, Котты, были консулами, и если бы Аурелия была рождена мужчиной, она сама стала бы консулом, потому что была умнее и храбрее любого из них. Теперь же ей приходилось заниматься карьерой своего сына, и когда умер ее старший брат, Аурелия повернула дело так, что Цезарь смог занять его место, как один из пятнадцати членов Коллегии жрецов — блестящий ход, как вы это скоро поймете.

— Цицерон, прости ему его грубость, — сказала она. — Я напомнила ему, что ты здесь, но ведь ты его знаешь.

В коридоре послышались шаги, и мы увидели женщину, идущую по коридору к двери. Было очевидно, что она хотела проскочить незамеченной, однако на одном из ее ботинок развязался шнурок. Прислонившись к стене, чтобы завязать его — ее рыжеватые волосы были растрепаны, — она виновато посмотрела в нашем направлении. Я не знаю, кто был больше смущен: Постумия, а именно так звали женщину, или Цицерон, который много лет знал ее как жену своего ближайшего друга, юриста и сенатора Сервия Сульпиция. Именно сегодня вечером она должна была быть у Цицерона на обеде.

Хозяин быстро перевел взгляд на статуэтку Венеры и притворился, что глубоко погружен в беседу:

— Прекрасная вещь. Это работа Мирона? — Глаз он не поднимал до тех пор, пока она не ушла.

— Ты поступил очень тактично, — одобрила Аурелия. — Я не критикую своего сына за его связи — мужчина есть мужчина, — но некоторые из современных женщин бесстыдны сверх всякой меры.

— И о чем вы здесь шепчетесь?

Любимым трюком Цезаря в войне и в мире было неожиданно подкрасться сзади, и, услышав этот голос, похожий на скрипящий песок, мы все разом обернулись. Он и сейчас стоит у меня перед глазами — его большой череп неясно вырисовывается в тусклом свете дня. Люди постоянно спрашивают меня о нем: «Ты встречался с Цезарем? Какой он был? Расскажи, каким был великий бог Цезарь?» Что ж, я помню его как удивительное соединение твердости и слабости: мускулы солдата — и небрежно повязанная туника щеголя; острый запах пота, как после военных упражнений, — и сладкий запах шафранового масла; безжалостные амбиции, скрытые под непреодолимым шармом.

— Осторожнее с Аурелией, Цицерон, — продолжил он, появляясь из тени. — Она как политик в два раза сильнее всех нас вместе взятых, правда, мама?

Обняв мать сзади за талию, он поцеловал ее за ухом.

— Немедленно прекрати, — сказала Аурелия, освобождаясь и притворяясь недовольной. — Я уже достаточно поиграла в хозяйку. Где твоя жена? Негоже ей пропадать где-то без сопровождения. Как только она вернется, немедленно пошли ее ко мне. — Она грациозно кивнула Цицерону. — Мои наилучшие пожелания на завтрашний день. Стать в семье первым, кто достиг поста консула — это что-нибудь да значит.

— Правда ведь, Цицерон, — Цезарь с восхищением смотрел на нее, — женщины в этом городе заслуживают гораздо большего уважения, чем мужчины, да и твоя жена тому хороший пример.

Намекал ли Цезарь на то, что хочет соблазнить Теренцию? Не думаю. Было бы легче завоевать самое непокорное племя галлов. Но я увидел, как Цицерон с трудом сдержался.

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать женщин Рима, — заметил он. — Хотя лучшего эксперта, чем ты, мне будет трудно найти.

— Тогда зачем ты здесь?

Цицерон кивнул мне, и я достал из своего футляра для документов судебное предписание.

— Ты что, хочешь, чтобы я нарушил закон? — произнес Цезарь с улыбкой, возвращая мне документ. — Я не могу его обсуждать. Ведь я буду судьей.

— Я хочу, чтобы ты оправдал Рабирия по всем этим обвинениям.

— Не сомневаюсь. — Цезарь кашлянул в своей обычной манере и убрал тонкую прядь волос за ухо.

— Послушай, Цезарь, — нетерпеливо сказал Цицерон. — Давай поговорим откровенно. Все знают, что свои приказы трибуны получают от тебя и от Красса. Я сомневаюсь, что Лабиний знал имя этого своего несчастного дяди до того момента, как ты ему его назвал. Что же касается Суры, то для него «Perduellio» было сортом рыбы, пока ему не сказали обратное. Это еще одна из твоих интриг.