Тим Северин - Крест и клинок

— Держи на запад, — сказал он Дану. — Завтра я сверюсь с картами и определю курс на Америку.

Он посмотрел на небо. Так же быстро, как появился, травадо унесся дальше в море. Сквозь прорехи в облаках блеснули первые звезды. Гектору показалось, что он узнает созвездие Ориона. Теперь он будет пользоваться звездами, чтобы проложить путь через океан. Сердце дрогнуло от предчувствий. Ему столько еще предстоит узнать, и слишком легко ошибиться. Он вспомнил Ибрагима — тело, лежащее на песке, и запекшуюся кровь там, где лабесса пронзили его копьем, — и все из-за него, из-за Гектора, поскольку именно он задумал устроить засаду туарегам. И вспомнил, как в последний раз видел Карпа — блеск ятагана, наносящего убийственный удар. Бедный искалеченный Карп верил в мир и всепрощение до конца и не противостоял насилию даже на краю гибели, но нашел способ спасти своих друзей. И удрученный Гектор спросил себя, благоразумно ли поступили Дан и Жак, поверив в него. Слишком часто он приносил смерть и страдания своим товарищам.

Его уныние усилилось, когда он позволил себе вспомнить свою последнюю встречу с Элизабет и понял, что подробности этой рвавшей ему сердце встречи уже стали стираться. Как будто мучительный и долгий поход через пустыню не просто отдалил его от сестры, но превратился в пропасть между ними, и пропасть эта становилась все шире и шире. И в этот миг горестного прозрения он вдруг понял, что, может быть, и сумеет когда-нибудь вернуться, чтобы узнать о судьбе матери, но никогда больше не увидит Элизабет и ничего о ней не узнает.

И тут он услышал, как кто-то напевает себе под нос. Это был Бурдон — где-то во мраке. Гектор не различал слов песни, но это была, похоже, парижская уличная баллада. Жак явно пребывал в прекрасном настроении и с нетерпением ждал встречи с Америкой. Какое-то движение у штурвала — это Дан закреплял руль так, чтобы шлюп держался курса на запад. Мискито как будто ничуть не трогали последние, нежданные и дикие, перемены в их судьбе. Самообладание друга подействовало на Гектора — он успокоился.

— А что там, на Карибах? — тихо спросил он.

Последовало такое долгое молчание, как если бы Дан не услышал его вопроса. Но тут мискито ответил:

— Там есть места такие красивые, что подобных им и во сне не увидишь, море ясное, как стекло, песок мелкий и белый, совсем как мука, и туман висит кольцами над холмами, поросшими джунглями. — И снова долгое, долгое молчание. — А люди, которые живут там, ничем не отличаются от людей, которых мы узнали. Одни честны. Другие — мошенники и воры. Есть такие, кому сильно досталось, и они хотят начать все заново. Эти похожи на нас. Когда ты переправишь нас через океан, и я побываю у моего народа, может быть, мы попробуем жить вместе с ним.

В 1631 году особенно дерзкий берберийский корсар действовал с базы в Сали на Атлантическом побережье Марокко. Морской капитан из Фландрии «стал турком» и принял имя Мурат-мореход. В тот год с двумя судами он совершил неожиданный набег на ирландский прибрежный городок Балтимора и удачно похитил почти все население — 107 мужчин, женщин и детей. Потом он отвез их на продажу в Северную Африку. Некий французский миссионер, работавший в Алжире, видел нескольких ирландцев — жертв Мурата, — выставленных на аукцион. После этого о них почти ничего не было слышно.

Рабство в различных видах процветало на берегах Средиземного моря в течение всего XVII века. Регентства Туниса, Алжира и Триполи пользовались дурной славой в христианском мире как места, где несчастных пленников либо заставляли работать, либо удерживали до получения выкупа. Но были также процветающие невольничьи рынки на Мальте и в Ливорно, где мусульман — а иногда и немусульман — продавали и покупали. Рыцари ордена Святого Иоанна на Мальте стояли в первых рядах торговли, как и корсарские гильдии в Регентствах, taifas , и были главными поставщиками товара работорговцам в Северной Африке. Кроме того, приговоренный к гребле на галерах во французском королевском галерном флоте — создание его было одним из любимых замыслов Людовика XIV — практически тоже попадал в рабство. На галерах Короля-Солнце французские заключенные сидели рядом с турками — военнопленными, равно как с индейцами-ирокезами, захваченными в Северной Америке. Турки могли надеяться, что их освободят путем обмена пленными, но многие из французских галерников умирали в цепях, в то время как несчастные индейцы в основном погибали от лихорадок и недоедания.