Тим Северин - Крест и клинок

— Ну, доберемся мы туда, а что дальше?

— Ему известна большая река, вверх по которой поднимаются на кораблях чужеземцы. Каждый год ваделим посылают кого-нибудь туда, на приречный рынок менять страусовые перья и гумми на синюю ткань. Этот человек проводит нас туда, если мы сделаем ему подходящий подарок. Хасем ничего не сказал о цене или о том, кого он прочит нам в проводники, но я подозреваю, что он сам отвезет нас, если мы отдадим ему один из наших мушкетов.

— По мне, неплохая сделка.

Бурдон, кажется, был сыт пустыней по горло.

— Кстати, у Хасема и его спутников воды хватит только для них самих. И он предупредил, что с четырьмя лишними людьми, а это двойная нагрузка для верблюдов, им придется поторопиться, а нам потерпеть — поездка будет не из приятных.

— Хуже того, что мы вытерпели на галерах, быть не может, — с уверенностью заявил Бурдон.

Шестью часами позже, когда ваделим устроили короткий привал, чтобы поджарить полоски сушеного мяса на костерке из сушеного верблюжьего навоза, от радости и довольства Бурдона не осталось и следа. Француз лежал на земле и в голос жаловался, что костистый крестец верблюда до дыр протер ему бедра и задницу. Ваделим ехали как можно быстрее, пользуясь самодельными стременами из полос ткани. Но сидеть, вывернув колени, подпрыгивать и трястись на крестце верблюда, вцепившись в заднюю луку туарегского седла, сделанного из дерева и кожи, — это была пытка.

— Спроси у него, что мы будем делать, когда кончится вода, — простонал Бурдон.

Гектор перевел ответ с озорной усмешкой.

— Сиди Хасем говорит, что когда нам по-настоящему захочется пить, мы будем пить верблюжью мочу.

К счастью, воды хватило, и отряд добрался до стоянки ваделим через три дня. На подъезде к горстке палаток из кож и шерстяных тканей, скрытых в ложбине, Хасем предупредил Гектора и его спутников, чтобы они не очень глазели на стадо длинноногих коз, пасущихся неподалеку среди камней и кустарников. Ваделим считают, что у чужаков дурной глаз.

— Мы здесь не задержимся, — успокоил Гектор Карпа, когда детвора при виде изуродованного лица бедняги с криками бросилась врассыпную. Дети испугались, признав в нем одного из злых вредотворных духов, что являются из пустыни в человеческом облике. — И знаешь, после нашей засады на лабесса у меня к тебе появились кое-какие вопросы, — продолжал Гектор. — Я не слышал выстрела твоего мушкета, хотя ты был почти рядом со мной. И не видел, чтобы ты его перезаряжал. Ты так и не выпалил в того всадника на верблюде, хотя это был наш смертельный враг. Зато когда мы охотились на страусов, ты каждый раз попадал в цель.

Карп посмотрел на него. Лицо его напряглось.

Гектор продолжал:

— Не беспокойся, Карп. Я ведь помню тот случай, когда мы поймали Шабрийана, человека, который причинил тебе столько горя и страданий. Там, у городской стены, ты бросился на него и чуть не задушил. А потом ты плакал. Ты стыдился, что прибег к насилию, и потому плакал?

Карп кивнул. Теперь на лице его выразилось облегчение. Как будто с его плеч сняли какое-то бремя.

— Ты не признаешь насилия, да? Этого требует твоя вера, а ты глубоко верующий человек? И об этом ты молился в Кандии, когда присоединился к людям Шабрийана, дравшимися с турками? И вот почему ты не выдал шевалье и страдал все это время на галере? Ты не хотел мстить. Ты веришь в мир и всепрощение.

Глаза Карпа наполнились слезами.

Гектор был восхищен.

— Карп, — сказал он, — ты хороший человек. Мой долг — рассказать остальным, что мы не должны рассчитывать на тебя там, где нам придется пробиваться с боем, чтобы освободиться от Мулая Исмаила. Но пока я возглавляю наш отряд, ты будешь одним из нас.

Сиди Хасему очень не терпелось получить свою плату — мушкет, и поэтому они оставались в лагере ровно столько времени, сколько ему потребовалось на сборы необходимой партии товара. Потом он повел их к югу, на этот раз более умеренным шагом, усадив по одному человеку на верблюда. Они пересекли ужасную равнину, где солнце запекло красновато-коричневую землю до твердости мрамора. По ночам они раскидывали свой лагерь либо останавливались в лагере других кочевников, дружески настроенных к ваделим, и те встречали их мисками верблюжьего молока с водой. Постепенно местность менялась, становилась не столь суровой. Пошли низкие холмы, и время от времени встречались иссохшие русла рек, где, порывшись в гравии, можно было отыскать небольшие источники воды для верблюдов. Затем появились колодцы. Они были так глубоки, что приходилось спускать вниз деревянные лестницы, чтобы счистить слои бурой пыли и верблюжьего навоза, прежде чем наполнить водой кожаные ведра. Наконец стали встречаться и поселения — с дюжину, а то и меньше, глинобитных хижин, которые обозначали собой пределы пустыни. Вместо верблюжьего молока там угощали просяной кашей. Они добрались до страны земледельцев. Здесь, в деревне, знакомой Хасему, они оставили своих верблюдов и дальше поехали на ослах, приближаясь к большой реке, которая уже имела имя. Местные жители называли ее Ваднил.