Гарри Тертлдав: Верни мне мои легионы!

Август вздохнул.

— Приободрись, господин, — промолвил один из стражей. — Дождь помогает урожаю расти.

Этот коренастый малый казался совсем коротышкой, стоило вспомнить о белокурых гигантах, охранявших императора совсем недавно. Но если ты не можешь доверять собственной охране, чего она тогда стоит? Не больше кусочка свинца.

— Знаю, Секст, знаю, — отозвался Антоний.

Если Сексту угодно думать, что император не в духе из-за погоды, пусть себе так и думает. Август и сам хотел бы, чтобы его огорчало только ненастье.

Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!

Сколько раз Август выкрикивал в муке эти слова? Больше, чем хотелось бы помнить. И нельзя поручиться, что император не закричит опять, когда его захлестнет новая черная волна отчаяния.

Он справлялся со всем так долго и так успешно, что, похоже, уверовал в собственную непогрешимость. И вот теперь получил напоминание о том, что он всего лишь человек, а человеку свойственно ошибаться. Только не слишком ли отвратительным получилось это напоминание, хуже вонючего дерьма в его ночном горшке?

Сорок лет. Именно столько Август властвовал над Римом, над всем Средиземноморским миром, и за все эти долгие годы ему нечасто приходилось отступать. О да, конечно, смерть не единожды принуждала его менять планы в отношении наследника. Ирония заключалась в том, что, болезненный в юности и уж тем более хворый нынче, Август надолго пережил почти всех молодых и крепких людей, которым хотел доверить империю после своего ухода. Что ж, перехитрить смерть не дано никому из смертных.

Поскольку у него не было родного сына, Август надеялся, что его власть унаследует приемный сын Тиберий, отпрыск его жены от предыдущего брака. Во всяком случае, Тиберий был превосходным воином, что доказал в Паннонии. И, не будь он так занят подавлением этого мятежа, наверное, доказал бы и в Германии.

Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!

Вновь и вновь при одной только мысли о Германии в сознании Августа звучал этот невольный вопль отчаяния, хотя теперь ему удавалось не кричать вслух. Легионы были потеряны, потеряны навсегда.

Тиберий — отличный воин, этого у него не отнять, но сможет ли он стать продолжателем тонкой политики, которую долгие годы проводил Август по отношению к сенату? Сосредоточив в своих руках всю реальную власть, император формально никогда не претендовал ни на что, кроме права называться магистратом республики. Это было одной из причин (и, скорее всего, далеко не последней) того, что ему так долго удавалось избегать покушений. Люди боялись, что великий двоюродный дядя Августа провозгласит себя единовластным правителем — и вот Юлий Цезарь пал под ударами ножей тех, кого считал друзьями.

Августа мало заботила показная сторона власти, его интересовала лишь реальная. А как отнесется к власти Тиберий? Он на дух не переносит глупцов и, если сенаторы поведут себя нагло, сделает все от него зависящее, чтобы те поняли, в чьих руках на самом деле находится власть. Пусть даже им это не понравится, Тиберию плевать, он не допустит раздоров между римскими органами власти.

Августу оставалось надеяться, что раздоров не будет. Кроме Тиберия, он не видел никого, кому мог бы передать бразды правления. Все остальные возможности отобрала у него смерть. А когда уйдет он сам, все проблемы станут заботой его приемного сына.

В том числе и Германия. Включенная в состав империи, как включил Галлию Юлий Цезарь, она должна была стать важнейшей частью наследия Августа. Должна была, но не стала. Август с горечью сознавал, что он не может — и уже не сможет — провести новую кампанию для покорения Германии. Рубежами Римской империи останутся Рейн и Дунай.

«Возможно, по прошествии времени Тиберий сможет отомстить за это поражение», — подумал Август, но тут же покачал головой. Некоторые раны бывают столь глубоки, что их ничем не залечить.

Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!

И снова Август удержал крик в себе, а ведь в первые несколько недель после катастрофы ему этого не удавалось. Все слуги вздрагивали, слыша его вопли. Дрожал бы и Вар, если бы не находился теперь вне досягаемости кого-либо, кроме богов.

Арминий, будь он проклят, сумел добиться того, на что казалась способной только смерть, — заставил Августа изменить планы, отказаться от задуманного. А ведь если Германия не станет римской, она… останется Германией. Останется дикой, варварской, независимой. Постоянным источником тревог и волнений.