Амеде Ашар: Королевская охота

— То есть его приказы не исполняются?

— Вот именно.

— Вот и верь после этого рапортам, — заметил граф, рассмеявшись.

— Это было бы смешно, если бы не было так грустно, — продолжил его собеседник. — Да, его величество король был бы, конечно, не в восторге, если бы из глубины покоев, в которые его завлекла мадам де Ментенон, мог видеть, в каком положении пребывает его войско. Вы обратили внимание, как этот огромный герцог, которого сам черт и мсье Шамийяр вместе произвели в генерал-лейтенанты, слушал того маленького маршала и подавал реплики? Слушать-то он слушает, но поступает по-своему.

— Стало быть, всем распоряжается здесь Лафейяд?

— Вот именно, он, и поверьте, дорогой граф, дела ведет превосходно. Мы уморили тысячу лошадей, преследуя герцога Савойского, носящегося по полям, истомили армию бесполезными бросками в наступление, и сто раз провозглашали победу в пустых стычках, нисколько не стоящих понесенных нами людских потерь.

— А что делает герцог Орлеанский, куда он смотрит?

— Он видит зло, противится ему, но не в состоянии выйти победителем. Лафейяд — зять и любимец первого министра, а маршал Маршень — неплохой военачальник, но порядочный лицемер и боится первого министра. Теперь вам понятно?

— Довольно хорошо. При всем том у нас на руках Турин, а на шее принц Евгений.

— Другими словами, с одной стороны, укрепление, созданное Вобаном, и лучший военачальник империи — с другой. В два раза больше, чем нужно.

И оба, продолжая беседу, свернули по извилистой тропинке, ведшей в сторону от французских постов в поле. Узкая и каменистая, она была единственным сухим местом в полях, размокших от дождей. Кое-где на неё ложилась тень от деревьев, и там её покрывала трава, тонкая и гладкая, как бархат.

Приятели направлялись по ней к холмику, заросшему липами и осинами, с которого видно было далеко вокруг. Но в сотне шагов от холма, за поворотом, они заметили под кустом человека, лежащего поперек тропинки. Похоже, это был спящий солдат, голова которого покоилась в тени куста, а ноги на солнце.

Подушкой солдату служила земляная кочка, под ногами же была нежная травка. Огромный плащ из зеленого сукна так плотно укрывал его, что нельзя было определить по мундиру, к какому полку он принадлежит. Зато виден был кончик шпаги, торчащий из-под плаща, а также тяжелый и крепкий эфес, стиснутый жилистой рукой, как будто солдат готовился к бою даже во сне.

Его шляпа, украшенная красным пером, скатилась на тропинку. На открытом лице солдата выделялись маленькие черные усики, украшавшие верхнюю губу. И хотя закрытые глаза не освещали лица тем отблеском души, который придает его чертам жизненное тепло и выразительность, оно даже сонное обвораживало прелестью молодости, храбрости и достоинства.

Спящему на вид было двадцать три — двадцать четыре года, хотя усталость и сильный загар мешали определить его возраст точнее. Изорванный во многих местах плащ поношенного вида, старые сапоги и линялая шляпа с пером приводили к выводу о довольно жалком состоянии этого полкового «лаццарони», — то есть бродяги. Но его крепкий сон недвусмысленно указывал, что солдату снились его будущие богатства.

Как бы то ни было, благодаря расположению его тела тропинка была полностью преграждена. И чтобы пройти по ней, следовало либо перепрыгнуть через наискосок лежащего человека, либо сойти рядом в грязь. Но с этим последним решением не могло смириться достоинство ни герцога де Рипарфона, ни его друга графа.

А посему младший из них двоих для начала ткнул спящего бывшим у него в руках хлыстиком. Далее, видя, что тот не просыпается, он пощекотал этим хлыстиком спящего по усикам.

Солдат на этот раз потер нос, решив, что то была муха, затем все же открыл глаза, уставился на двух мужчин и остался недвижим. Бревно не могло быть более неподвижным.

— Эй, любезный! — вскричал владелец хлыстика, — сойди-ка с дороги, да поживей!

Тут лаццарони приподнялся и, подперев голову рукой, локоть которой опирался на землю, с явным любопытством взглянул на говорившего.

— Ты что, негодяй, не слышишь? — продолжил граф.

— Отчего же, прекрасно слышу, — ответил солдат, с нагловатым видом покручивая усики.

— Так вставай же поскорей!

— Вы что, ко мне обращаетесь?

— По-моему, прости Господи, этот негодяй становится дерзким, — обратился граф к Рипарфону. — Вот что, убирайся прочь, или я тебя проучу.

— Ей-Богу, это со мной случится впервые в жизни.