Талбот Мэнди: Арабская авантюра

— Чьи это слова?

— Мои, — ответил Грим.

Сиди-бин-Таждим кивнул. Похоже, слова Грима были для него истиной в последней инстанции.

— Почему ты сказал, что тебя ударил ножом еврей? — внезапно спросил Грим.

— Чтобы они повесили пару евреев. Уалла! Разве не евреи стоят за всем? Если грек убивает мальтийца, это задумал еврей. Да падет на них проклятие Аллаха, и пламя Иблиса пожрет их…

— Ты видел человека, который тебя ударил?

— Да.

— И он был евреем?

— Джимгрим, не тебе об этом спрашивать. Если еврей хочет убить, он всегда наймет кого-то другого. Тот, кто меня ударил, был наемник, и он умрет от моей руки, Аллах мне в том свидетель.

Но пусть Аллах покарает меня и низвергнет во прах непогребенным, если я не заставлю поплатиться за это десятерых евреев!

— И какого-нибудь еврея в особенности? — спросил Грим.

Человек на постели сжался и ушел в свою скорлупу, точно моллюск, до которого дотронулись. Он выглядел довольно необычно и скорее походил на испанцев, которых любил писать Гойя: с редкой седеющей бородкой и впалыми щеками. Его мучил жар, он сбросил серое армейское одеяло, и я увидел под смуглой кожей его тугие мускулы, точно отлитые из бронзы.

— Если бы не евреи, Фейсал уже стал бы царем всей этой земли, — внезапно произнес он и снова замолчал, замкнувшись в себе.

Грим улыбнулся. Он почти всегда улыбается, когда вроде бы не за что ухватиться. В те мгновения, когда большинство людей, ведущих допрос, хмурятся, он проникается сочувствием к допрашиваемому, подбадривает его… Это просто хитрый обходной маневр.

— А как насчет французов? — спросил Грим.

— Да сокрушит их Аллах! Они все на содержании у евреев!

— Ты можешь это доказать?

— Уалла! Могу.

Грим, похоже, не особенно ему верил. Его взгляд оставался пристальным, но в глазах плясали веселые искорки. Раненый задрожал от негодования.

— Ты смеешься, Джимгрим, но послушай, что я тебе сейчас расскажу!

Однако Грим по-прежнему улыбался.

— Сиди-бин-Таждим, ты один из фанатиков, что думают, будто весь мир против них в сговоре. С чего ты решил, будто евреи считают тебя такой важной фигурой, что подсылают к тебе убийц?

— Уалла! Я один из немногих, кто управляет происходящим.

— И если тебя убьют, то весь процесс остановится, так?

— На все воля Аллаха. Я еще жив.

— У тебя есть друзья в Иерусалиме?

— Конечно.

— Странно, что они тебя не навестили.

— Уалла! Ничего странного.

— Понятно. Они считают тебя человеком без полномочий, который может что-то затеять и оставить это на других?

— Кто говорит, что у меня нет полномочий?

— Ну, если ты можешь доказать, тогда…

— Что тогда? — переспросил раненый, пытаясь сесть.

— Скажем, Фейсал — мой друг, и люди, которые пришли со мной — тоже его друзья. У тебя, конечно, нет письма, потому что это было бы слишком опасно…

— Джимгрим, клянусь Аллахом, у меня было письмо! Тот, кто ранил меня, забрал его. Я…

— Это было письмо от Фейсала?

— Малэйш… неважно. Оно было зашифровано и запечатано. Если ты сможешь добыть для меня это письмо, Джимгрим… но какая теперь польза от этого? Ты ведь на службе у англичан!

— Скажи, кто тебя ранил, и я достану для тебя письмо.

— Думаешь, я так прост? Ты можешь слишком много узнать. Лучше скажи врачу, чтобы поскорее вылечил меня, тогда я сам займусь своими делами.

— Мне бы хотелось спасти тебя от тюрьмы, если это возможно, — ответил Грим. — Мы с тобой старые друзья, Сиди-бин-Таждим. Но, конечно, если ты прибыл сюда, чтобы поднять мятеж… Если есть документ, который это доказывает, и он попадет в руки полиции… тогда я мало что смогу для тебя сделать. Так что лучше скажи, кто тебя ранил, и я стану его искать.

— А если ты получишь письмо?

— Разумеется, я прочту его.

— А кому ты его покажешь?

— Возможно, моим друзьям.

— Они не уронят твою честь? Они тебя не предадут?

— Я об этом позабочусь.

В глазах Грима появился блеск, знакомый любому, кто знал этого человека. Грим напал на след. При этом он выглядел так, словно начинал терять интерес к разговору… Короче, он с упоением вел охоту.

— Есть еще кое-кто, с кем я мог бы посоветоваться, — небрежно произнес он. — По дороге сюда я видел одного из штабных капитанов Фейсала. Он ехал в кэбе к Яффским воротам.

Едва Грим умолк, раненый задрожал — то ли от гнева, то ли от ужаса. Он почти обезумел. Его и без того бескровное лицо стало пепельно-серым, затем посинело, все тело сотрясал кашель. Все, что ему удалось — это издать несколько невнятных звуков. Тогда он попытался объясниться знаками. Грим его явно понял.