Бенджамин Рошфор: Фанфан и Дюбарри

— Стареете? Ведь вам едва пятнадцать!

— А что, должно исполниться двадцать, чтобы начать жить?

— До этого вам нужно получить хорошее воспитание.

— Но я уже умею читать, считать, рисовать, играть на музыкальных инструментах, знаю историю, умею написать письмо. Этого мало?

Теперь Жанна и вправду плакала как маленький ребенок, и герцог разрывался между сочувствием и страстной жаждой приласкать её.

— Мы здесь такие бедные, монсеньор, у нас ничего нет, и ничего нельзя, даже куколку! И тишина! Всегда молчать! В церкви, в трапезной, в кельях… Смеяться — грех… Пожаловаться, что зимой холодно — грех. Высунуть руки из рукавов — грех. О, монсеньор, разве Богу угодно, чтобы жизнь была так уныла?

— Э-э… — осторожно протянул герцог.

— И поэтому я решила бежать! Но Господь не хотел этого!

— Не поминайте всуе имя Господне! — остановил её герцог. — Бог никому не поверяет своего промысла.

Оставив Бога в покое, Жанна в отчаянии взорвалась:

— Это все сестра Бланш! Она меня заметила уже за воротами сада! Но Бог ей воздаст за это!

— Вы и вправду очень религиозны, — заметил герцог.

Они на миг умолкли. Жанна всхлипывала, и монсеньор ей одолжил свой носовой платок, заметив при этом что если бы побег и удался, семья неизбежно доставила бы её обратно даже силой. Но у неё вообще-то есть семья? Да, есть родители.

— Но я бы не вернулась к ним, сказала Жанна робко, но решительно.

— А что бы вы, черт возьми, делали? Да просто затерялись бы в огромном и опасном городе!

Жанна взглянула на него с милой доверчивостью, но с чертиками в глазах.

— Я обратилась бы к вам за помощью, монсеньор Луи! — шепнула она. Ведь я с первого дня знала, что вы просто не можете меня не любить, как говорит мсье Расин…

Мы уже говорили, что у достопочтенной матери-настоятельницы монастыря Святого сердца были усы? Тоненькие и шелковистые, но все же были. Теперь, в своей тесной молельне, машинально перебирая кораллы четок, она с очевидным облегчением слушала герцога Орлеанского, который только что спустился сверху, поигрывая своей треуголкой на набалдашнике трости. И лоб его все ещё перерезали озабоченные морщины.

— Достопочтенная мать-настоятельница, вы были правы, — говорил он. Талант этой девушки в роли Эсфири меня поразил, но именно поэтому я не могу быть к ней снисходительнее, чем к другим. Я только что говорил с ней достаточно долго, чтобы понять, что у неё упрямый характер и бунтарское сердце. Ее одолевают страсти, и если оставить её здесь, могут возникнуть проблемы. Не говоря уже о заразительности таких действий, достопочтенная матушка! Достаточно одной заблудшей души, чтобы подвергнуть опасности всех остальных. Нет, удалить её, мадам, безжалостно удалить!

— Ах, Монсеньор, как я рада, как я боялась вам не угодить!

— Достопочтенная матушка, вы мне не угодили бы, только будь вы не правы!

— Полагаю, мадемуазель Беко не выказала вам достаточной учтивости?

— Непосредственно мне — нет, но к принципам, которые я чту… И этого достаточно! Мы вырвем этот терн, изгоним заблудшую овцу!

Тут он нечаянно уронил шляпу, тут же поднял, потом встал и самым величественным тоном, хотя и чувствуя, что краснеет, объявил:

— Она уже собралась! За багажом я пришлю. Мадемуазель Беко я заберу к себе, откуда в экипаже отправлю к родителям. Надеюсь, вы будете мне благодарны за то, что избавляю вас от лишних хлопот, — как объяснить родителям причины исключения. Я сделаю это за вас!

— Я так обязана вам, Монсеньор!

— До свидания, достопочтенная матушка! "Эсфирь" от этого ничего не потеряет. Мадемуазель Беко, боюсь, больше подходит на роль Федры.

Итак, получасом позднее Монсеньор вернулся домой в обществе мадемуазель Беко. Та вся в слезах простилась с настоятельницей, которая, растрогавшись, готова была взять её обратно, но тут уже герцог воспротивился с законным возмущением порядочного человека.

До дома герцога мадемуазель Беко дошла с красными глазами. Сам герцог всю дорогу не разжимал сурово сжатых губ, — слишком боялся рассмеяться в голос. И шел тяжелым строевым шагом, отчасти для того, чтоб не подпрыгивать от радости.

Когда монсеньор сказал "к себе", он не имел в виду Пале Рояль, а лишь свое жилище в стоявшем неподалеку от монастыря Святейшего сердца мужском монастыре аббатства Святой Женевьевы. Его покойный отец герцог Луи, прозванный Набожным или ещё Женевьевцем, на склоне жизни там обрел покой, полностью уйдя в религию. Поскольку занятие это оставляло достаточно свободного времени, он начал строить Медальерный кабинет, и сын продолжил его дело. Экипаж, о котором монсеньор говорил настоятельнице, был в действительности маленьким фиакром, влекомым двумя поджарыми лошадками, которые паслись на монастырском дворе. Все это было очень анонимно и позволяло герцогу неузнанным перемещаться по городу. Жилище его помещалось на этаже монастыря, куда вела узкая каменная лестница. Распахнув двери, герцог предложил Жанне сесть, а сам отправился за графином с туреньским вином и двумя бокалами, которые тут же наполнил.