Бенджамин Рошфор: Фанфан и Дюбарри

Имя это прозвучало над столом как гром с ясного неба! И все вдребезги — стекла в окнах, в дверях и фарфоровые сервизы из Лиможа! И всех за столом — Оливье, Аврору, Дебору — словно вспышка молнии превратила в неясные силуэты. Так в этот момент все видел и ощущал Фанфан-Тюльпан, хотя ничто не шелохнулось и все в комнате осталось на своем месте, и слышно было только, как Баттендье жадно обгладывает кости. Нет, все понемногу пришло в норму, и блеклый дневной свет вновь вернул всему его настоящий цвет.

Жива! Летиция жива!

— На другой день новобрачные отплыли в Америку, — продолжала рассказывать Дебора, понятия не имея, какой эффект имел её рассказ. Капитан Диккенс, бывший в длительном отпуске по тяжелому ранению, вернулся в штаб генерала Корнуэльса на свое место картографа.

"— Замужем — но жива! Жива — но в Америке!"

Давно ли говорила Дебора? По крайней мере, теперь она обращалась к нему.

— Тюльпан?

— Да? — ответил тот с видом человека, вынырнувшего вдруг откуда-то из глубины. — Да?

— Как ты побледнел! — воскликнула Дебора.

— Мне нехорошо, — бесцветным голосом ответил Фанфан. — Я слишком много выпил!

— Но ты совсем не пил! Я прекрасно видела, что ты вообще не пьешь!

— Значит, я не допил, — Тюльпан криво усмехнулся и встал. — Прошу простить, я удалюсь…

Сопровождаемый удивленными взглядами, Тюльпан шагал, как автомат, ему казалось, что настал конец света и что он никогда не остановится, будет идти так до тех пор, пока не попадет в Америку… И нужно вам сказать, что эта безумная идея, хотя мы и не знаем, как он собрался её осуществить, вызвала в доме Баттендье такой скандал, что по сравнению с ним все предшествующее было не более чем спокойным обменом мнениями.

Оливье Баттендье, который в тот же вечер к десяти вернулся домой после напрасных поисков Тюльпана по всему городу, услышав в доме дикий крик, сказал себе: "- Ага! Значит, его где-то нашли мертвым! Так я и знал!"

— Да нет, он жив! — ответили ему в один голос сестры и тут же напустились с удвоенной яростью. Дебора размахивала перед носом Оливье письмом, пока Аврора кричала:

— Это твоя вина, дурак чертов! Не возьми ты его с собой в Испанию к Лафайету, ему и в голову бы не пришло туда вернуться!

Дебора разрыдалась:

— Оставить и жену, и сына! Жену и сына! И все из-за каких-то индеанок!

Ошеломленный Оливье начал вполголоса читать письмо Тюльпана.

"Милая Дебора, я прекрасно знаю, что поступаю как последний подлец. Прошу, прости, что причиняю тебе такую боль, но я, как воин, жаждущий служить своей стране, полагаю, что долг меня зовет присоединиться к Лафайету, чьи заслуги и благородные намерения вам так прекрасно разъяснил Оливье. я должен быть рядом с Лафайетом в битве за свободу, которая, добытая в Америке, в один прекрасный день озарит весь мир, и прежде всего Францию!.."

— Это твоя вина, глупец! — повторяла Аврора. — Твоя вина, это ты забил ему голову всякой ерундой!

— Ни в коем случае! — защищался бедняга Оливье. — Вовсе не я! И мысли эти не мои!

— А чьи же?

Оливье собрался было ответить, но тут Дебора воскликнула:

— Франция! Весь мир! А я как же?

— Можно читать дальше?

— Читай! Но я это бесстыдное письмо знаю уже на память. Как подумаю, что я ему жизнь спасла! А он меня так отблагодарил! И я опять вдова! Вдова!

— Читай! — велела Оливье Аврора, тоже расплакавшись, потому что и она почувствовала вдруг себя вдовою.

"Боюсь, — читал Оливье, — что вы вправе будет обижаться на меня…"

— Он боится! Вправе! Ну, попадись он мне, увидит, как я умею обижаться, я ему покажу!

— И я тоже! — присоединилась Аврора, а когда сестра удивленно воззрилась на нее, торопливо добавила: — Никогда не прощу, что он тебе такое устроил!

"…Но, — теперь Оливье читал уже во весь голос, чтоб женщины его не перебили, — был бы я достоин тебя, Дебора, не сделай этого?"

— Но он же сын Людовика XV, зачем же ему лезть к ирокезам? — сказала Дебора, совсем утратив разум от гнева, удивления и боли, и, в ярости бросившись к венецианскому зеркалу, висевшему над камином, закричала: — Все это потому, что я стала толстая! Вот почему он сбежал! О, Боже, Боже мой!

"— Но я вернусь, Дебора! — (Оливье теперь кричал слова Тюльпана изо всех сил). — Вернусь, покрытый славой, и ты ещё будешь мной гордиться!"

— My eye! [39] — Мои глаза! (здесь) Посмотрим! — горько сказала Дебора, но вдруг взглянула на свою сестру, в глазах которой заметила искорку надежды. — Ты думаешь, он в самом деле вернется? — спросила срывающимся голосом.