Альфред Мейсон - Четыре пера

В крайнем углу тюрьмы разразилась борьба даже похуже, чем привычная свара, и заключенные теснились так плотно, что при каждом продвижении одного и отступлении другого вся толпа качалась в определенном ритме, от одного конца до другого, из стороны в сторону. Но они боролись, чтобы удержаться на ногах, сражаясь даже зубами. Сквозь галдеж и шумное, тяжелое дыхание звенели цепи и сыпались проклятия, время от времени раздавались дикие рыдания с криками о пощаде или нечеловеческий вопль, и это означало, что человек упал толпе под ноги. По тюрьме летали комки грязной земли, собранной с пола, и поскольку никто не знал, с какой стороны они брошены, люди бились головами в попытке увернуться. И все это происходило в кромешной темноте.

Два часа простоял Тренч в звенящей от шума, душной и мрачной тюрьме. В восемь часов откроется дверь, и он спотыкаясь выйдет на чистый воздух и заснет в заребе. Он стоял на цыпочках, подняв голову над товарищами, но даже при этом едва мог дышать, а воздух был влажным и кислым. Горло пересохло, язык распух во рту и стал волокнистым, как сушеные фиги. Казалось, что не придумать ада хуже, чем «Дом камня» в августовскую ночь в Умдурмане. «Не хватает только пламени, — подумал он, — но и только».

— Только бы не упасть! — крикнул он, но, как он и говорил, ад был совершенным, потому что дверь открылась и появился Идрис-эс-Саир.

— Потеснитесь, — крикнул он, — потеснитесь, — и бросил в заключенных огонь, чтобы они отошли от двери. Горящие пучки сухой травы пылали во тьме и падали на тела заключенных. Пленники стояли так плотно, что не могли увернуться от летящего огня; они не могли даже поднять руки, чтобы стряхнуть пламя с голов или плеч.

— Потеснитесь, — кричал Идрис.

Тюремщики кнутами выполнили его приказ, удары плетей настигали повсюду, и около двери расчистили небольшое пространство. На это место бросили человека, и дверь опять закрылась.

Тренч стоял рядом с дверью, в тусклом свете, проникающем через дверной проем, он бросил взгляд на нового заключенного, закованного в тяжелые кандалы, худого и скрюченного от мучений.

— Он упадет, он упадет. Боже! Только бы не упасть!

И вдруг толпа стала напирать на него, и проклятия стали громче и пронзительнее прежнего.

Причиной стал новый заключенный. Он прижался лицом к двери, сквозь щели которой поступал воздух. Заключенные хотели лишить его выгодного положения, толкали и напирали сзади, чтобы занять его место. Как молот вбивает клин, его толкали от одного заключенного к другому, пока, наконец, он не полетел на полковника Тренча.

Обычные инстинкты человеколюбия в кошмаре этой тюрьмы не существовали. Днем на улице заключенные часто были связаны друг с другом узами общего несчастья; правоверные нередко помогали неверным. Но безжалостная и беспрерывная борьба за жизнь в часы темноты стала единственным убеждением и практикой «Дома камня». Полковник Тренч не отличался от остальных. Потребность жить была самой главной в его голове, пусть даже просто для того, чтобы утром выпить каплю воды и ухватить глоток свежего воздуха. Это было единственной его мыслью.

— Назад! — яростно закричал он, — назад, или я ударю! — и попытавшись занести руку над головой для удара, он услышал, как отброшенный к нему человек бессвязно бормочет по-английски.

— Держись, — крикнул Тренч и поймал своего пленного товарища за руку. — Ибрагим, помоги! Боже, только бы он не упал!

И пока толпа снова напирала и вновь раздавались пронзительные крики и проклятия, оглушая, пронзая мозг, Тренч поддерживал своего спутника и, наклонив голову, ловил после стольких месяцев родной язык. И этот звук снова сделал его цивилизованным человеком, как сделала бы женская привязанность.

Он не расслышал сказанного, было слишком шумно. Но он поймал словно тени слов, когда-то ему знакомых, которые говорили ему и он говорил другим — как само собой разумеющееся. В «Доме камня» они звучали как чудо. В них была магия. Луговые травы, прохладные небеса и прозрачные реки поднимались в смутных умиротворяющих картинах в его голове. На мгновение он позабыл о пересохшем горле, зловонии тюрьмы, о гнетущей темноте. Но почувствовал, что человек, которого он поддерживает, шатается и выскальзывает, и он снова крикнул Ибрагиму:

— Только бы он не упал!

Ибрагим помогал, как только мог. Вместе они сражались и боролись, пока люди вокруг не уступили с криком:

— Шайтан! Они безумны!

Они расчистили место в углу и, посадив англичанина на пол, встали перед ним, чтобы его не растоптали. И когда шум порой затихал, позади на полу Тренч слышал время от времени бормотание на английском.