Альфред Мейсон - Четыре пера

Но побег в Европу — совсем другое дело. Не так много было белых заключенных, и каждый бросался в глаза. Наряду со сменой верблюдов для перехода по пустыне требовалась большая сумма денег, долгие приготовления, и самое главное — преданные местные проводники, рискующие своей жизнью. Можно было обеспечить и разместить в определенном месте верблюдов, но это не значило, что погонщики останутся на месте. После долгих приготовлений в конце концов все планы рушились, потому что тюремщик избивал пленника до полусмерти, подозревая, что у него есть деньги; или преданный проводник мог отказаться в последний момент.

Полковник Тренч начал терять всякую надежду. Он знал, что друзья стараются его вызволить. Приносивший в тюрьму еду мальчик периодически объявлял, что надо быть готовым; иногда, когда на каком-нибудь смотре войск калифа его торжественно демонстрировали как символ судьбы всех турков, человек толкался возле верблюда и шепотом подбадривал. Но кроме подбадриваний ничего не происходило. Над высокими пальмами Хартума за изгибом реки ежедневно поднималось и загоралось на небе солнце, и месяцы тянулись один за другим.

Вечером к концу августа, в тот год, когда Дюрранс вернулся домой из Судана, полковник Тренч в муках ожидания сидел в углу ограждения, наблюдая, как солнце быстро садится на западе в сторону равнины. Несмотря на невыносимую жару и тяжелый день, это было ничто по сравнению с ужасами, предстоящими каждую ночь. Наступали сумерки, и приходил Идрис-эс-Саир, огромный негр из племени гаваама, и его приятели-тюремщики.

— В «Дом камня»! — кричал он.

Постоянно подгоняемые в спину звуком безжалостных кнутов заключенные, молясь и ругаясь, проталкивались сквозь узкий проход в здание тюрьмы. Оно уже было занято тридцатью пленниками, лежащими на пропитанном мочой глиняном полу или из последних сил от слабости и болезни подпирающих стену. Еще двести человек привели ночью и загнали туда до утра. Комната была площадью в тридцать квадратных футов, четыре фута из них занимала прочная опора, поддерживающая крышу. В здании не было окна; несколько маленьких отверстий у крыши создавали иллюзию поступления воздуха, и в эту грязную и губительную лачугу затолкали орущих и толкающихся заключенных. Дверь за ними закрыли, полная тьма сменила сумерки, так что не различить даже очертания голов соседей.

Полковник Тренч толкался вместе с остальными. Рядом с дверью был угол, за который он сражался в тот момент с большей яростью, чем чувствовал когда-либо на свободе. В этом углу он сразу найдет убежище от ударов, пинков, ушибов от кандалов соседа; еще он получит опору, к которой прислонится спиной в течение десяти бесконечных часов удушья.

«Только бы не упасть! Только бы не упасть!»

Этот страх никогда не покидал его ночью. Он действовал на него как наркотик, порождающий безумие. Потому что если упасть среди этой кричащей, толкающейся толпы, он больше не встанет — его просто затопчут. Тренч видел, как таких жертв вытаскивали из тюрьмы каждое утро; а он был невысокого роста. Поэтому он неистово боролся за свой уголок, как дикий зверь, отталкивал кандалами, пихался локтями, нырял под руку крупного человека, прячась между двумя другими, разрывал их одежду ногтями, махал кулаками и и даже молотил по головам цепью, свисающей с железного кольца вокруг его шеи. В конце концов он добрался до угла, истекая потом и задыхаясь; остаток ночи он проведет, обороняясь от всех непрошеных пришельцев.

— Только бы не упасть! — выдохнул он. — О боже, только бы не упасть! — и он громко крикнул своему соседу, потому что в этом шуме слышен был только крик: — Это ты, Ибрагим?

И похожий крик раздался в ответ:

— Да, эфенди.

Тренч почувствовал облегчение. Между Ибрагимом, огромным, высоким арабом из племени хадендова, и Тренчем возникла дружба, зародившаяся из общей нужды. В Умдурмане не было тюремных пайков; каждый пленник зависел от своих денег или помощи друзей на свободе. Время от времени Тренчу приходили деньги от друзей, тайно передаваемые в тюрьму местными, приехавшими из Асуана или Суакина. Но иногда помощь не приходила подолгу, и он жил на подаяние греков, перешедших на сторону махдистов, или терпеливо голодал сколько мог. Были и времена, когда Ибрагиму не отправляли еду. И каждый помогал другому в нужде. По ночам они бок о бок стояли у стены.

— Да, эфенди, я здесь, — и нащупав его руку в кромешной темноте, он поддержал Тренча у стены.