Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

— Он не так глуп, как вы думаете; только отстал немного.

Я всем сердцем одобряю сей великодушный прожект и прошу вас предварять меня обо всем.

— Так изъяснялись еще при прежнем короле! — воскликнул Оливье д'Антрег. — Не мог он написать: Доводить до моего сведения все происходящее , как это принято теперь.

— Не мешайте мне читать, черт возьми! — проговорил аббат. — Через сто лет станут также насмехаться над нашим слогом.

Он продолжал:

Невзирая на мой почтенный возраст, я все же могу помочь вам советом, рассказав, что со мной приключилось в тысяча пятьсот шестидесятом, году.

— Право, мне некогда читать эту чепуху. Посмотрим, что там, в конце…

Когда я думаю о последнем обеде у госпожи д'Эффиа, вашей матушки, и вспоминаю о том, что сталось со всеми сотрапезниками, мною овладевает глубокая печаль. Несчастный Пюи-Лоранс умер в Венсенской темнице от горя, что покинут его высочеством; де Лоне убит на дуэли, и я скорблю о его участи; ибо, хотя я не гораздо доволен своим заточением, он арестовал меня весьма учтиво, и я всегда почитал его человеком галантным. Что до меня, я останусь в темнице до конца жизни господина кардинала; недаром, любезное дитя мое, нас было тринадцать за столом: никогда не следует смеяться над старыми поверьями. Благодарите бога, что с вами одним не приключилось никакой беды…

— Опять попал пальцем в небо! — сказал Оливье, смеясь от души; на этот раз даже аббат Гонди не мог не улыбнуться.

Они разорвали бесполезное письмо, боясь, что оно повредит несчастному маршалу, если попадет в чужие руки, и приблизились к площади Терро и цепи стражников, на которых им предстояло напасть, как только юный узник подаст условный сигнал.

С удовлетворением увидели они, что все друзья на посту и, по собственному их выражению, готовы пустить в ход ножи. Теснясь кругом заговорщиков, народ помимо воли благоприятствовал их замыслам. Рядом с аббатом появилась стайка девушек в белых вуалях и платьях; они шли к причастию, и монахини, надзиравшие за ними, решили, как и весь народ, что здесь готовится торжественная встреча какого-нибудь вельможи, и позволили своим воспитанницам взобраться на широкие каменные плиты, наваленные позади солдат. Девушки встали на них с грацией, свойственной их возрасту, подобные двадцати прекрасным статуям на едином пьедестале. Их можно было принять за весталок, которые присутствовали в древности на кровавых состязаниях гладиаторов. Они перешептывались, посматривали вокруг, смеялись и краснели все вместе, как то свойственно детям.

Аббат де Гонди заметил с досадой, что Оливье опять готов позабыть о роли заговорщика и о своей одежде каменщика; юный паж бросал на девушек выразительные взгляды и держался слишком изысканно для человека из народа; он даже осмелился приблизиться к ним, предварительно взбив рукой свои белокурые волосы, но тут, к счастью, появились Фонтрай и Монтрезор в мундирах швейцарских солдат; за ними следовали молодые дворяне, одетые корабельщиками, с окованными железом палками в руках; лица их покрывала бледность, не предвещавшая ничего доброго. Раздались звуки труб, игравших марш.

— Станем здесь, — сказал один из них, — они пройдут неподалеку отсюда.

Мрачный вид и суровое молчание этих зрителей до странности не вязались с веселыми любопытными взглядами девушек и их детскими речами.

— Какое красивое шествие! — восклицали они. — Здесь человек пятьсот в латах, в красных мундирах, верхом на прекрасных конях; смотрите, у всадников желтые перья на шляпах!

— Это чужеземцы, каталонцы, — пояснил один из французских стражников.

— Кого же они сопровождают? — продолжали щебетать девушки. — Какая красивая золоченая карета, но в ней никого нет. А вот трое пеших, куда они идут?

— На смерть! — сурово сказал Фонтрай, и все умолкли.

Слышно было лишь мерное цоканье копыт, но вдруг лошади остановились из-за задержки, которая случается в каждой процессии. И все увидели тогда скорбное, необычное зрелище. Рыдающий старик с тонзурой еле шел, опираясь на двух красивых, пленительных молодых людей, которые, держались за руки за его согбейной спиной, свободной рукой поддерживали его под локоть. Тот, кто шел справа от старца, был одет во всё черное; лицо его было серьезно, глаза опущены. Другой, много моложе на вид, выделялся пышностью своего одеяния; на нем была куртка голландского сукна со сборчатыми вышитыми рукавами и отделкой из широких золотых кружев, стянутая в талии наподобие дамского лифа; штаны из черного бархата с пальмовыми ветвями, шитыми серебром, серые сапожки на красных каблуках с золотыми шпорами и алый плащ на золотых пуговицах дополняли его наряд, подчеркивая гибкость и изящество юношеского стана. Печально улыбаясь, он раскланивался направо и налево через головы стоявших шеренгой солдат.