Иван Кратт - Остров Баранова

— Да поможет нам святая Мария! — сказал он молитвенно.

Пока расписывался Наплавков, Лещинский снова услышал скрип лестницы, и на мгновенье у него остановилось сердце. Сейчас... Еще подпись Попова... Пора!

Он схватил кружку с остатками рома, хлебнул и, держа посудину в руках, торопливо и громко затянул первую строчку условленной песни:

— Сдурел? Тише! — обернулся к нему удивленный Наплавков, а Попов, кончавший приписку, на минуту поднял голову.

«В свидетельство сего подписано вольным их желанием, — сочинил он в конце обязательства, — и при всем обществе означенного числа, которые объяснены в сем списке имена, в том свидетельствую и подписываюсь будущий хорунжий Иван Попов...»

Хорунжим так и не довелось ему стать.

После окрика Лещинский, представляясь совершенно опьяневшим, продолжал, размахивая кружкой:

Он заметил, что Попов, наконец, расписался.

Дверь распахнулась. Четверо караульных солдат с мушкетами в руках ворвались в комнату. Вошедший вслед за ними правитель выстрелил из пистолета. Послышался короткий крик ярости Попова, пытавшегося порвать бумагу.

Бледный, с пистолетом в руке, Наплавков стоял в углу. Пистолет был заряжен, но он не стрелял. Поздно! Караульные окружили дом, толпились на лестнице... Он нервно щипал короткую, седеющую бороду, молча, беспрекословно отдал оружие.

Арестованных стащили вниз. Тут же, в караульне, надели на них кандалы, отвели в каземат, выдолбленный в скале над морем.

Вместе с заговорщиками Баранов приказал схватить и Лещинского. Правитель оценил предателя. Но по дороге, вырвав мушкет из рук караульного, Лещинский бежал из крепости.

А на утро недалеко от жилья Кулика нашли убитого Павла. Он лежал на берегу озера, неподвижный и уже окоченевший. Кровь впиталась в песок, засохла на новом кафтане, который надел крестник правителя, чтобы пойти к Наташе. Павел был убит выстрелом в спину.

Никаких примет вокруг не было. Лишь в одном месте, у крутого каньона, сохранился след индейской пироги. Дозорные с редута св. Духа слышали ночью плеск весел.

Снова жгли плошки, звонили колокола. Ананий торжественно служил обедню, сам вынес большую просфору, вручил ее имениннику. Архимандрит получил наставление из Петербурга, ясно указывающее на необходимость беспрекословного подчинения правителю.

Сегодня, двадцать третьего ноября, день его именин. Еще один итог прожитого. Годы ушли незаметно, один за другим, из них сложилась жизнь. Почти полвека остались там, на старой родине — может быть, самое счастливое время. Кто скажет, что был уже самым счастливым, если теплится еще кровь?

...Меж островками давно уже село солнце. На минуту блеснули паруса шхуны, уходившей в Охотск. До весны теперь ни одно судно не заглянет в порт. На шхуне отправлены узники.

Правитель сам допрашивал их. Заключенные сознались во всем. И все, как один, бесхитростно жалели Павла. Бумагу, порванную Поповым, удалось сложить и склеить.

За Лещинским была снаряжена погоня. Отряд повел старый траппер Кулик. Суровый и прямодушный старик сказал Баранову.

— Одной мы крови. Пойду... Сбереги дочу...

Но Наташа тоже ушла с ним.

Угрюмо бродили по крепости люди. Притих Лука, надолго заперлась в своей горенке Серафима, потом в первый раз ушла в церковь и всю ночь лежала пластом на холодном полу. Ананий так и оставил ее, распростертой ниц перед темным ликом Христа.

Понемногу все забывалось. Готовили новую партию на промыслы в Якутат, вернулись из Хуцновского пролива алеуты. Нанкоку удалось загарпунить небольшого кита, и князек от удачи и хвастовства горланил на берегу песни и требовал бочонок рому.

— Сам Александра Андреевич пускай несет, — требовал он. — Пить вместе будем... Может, дам ему, может, и нет.

Баранов выслал ему ковш холодной воды и приказал немедля явиться. Князек с перепугу выпил всю воду, но итти побоялся и два дня отсиживался на верфи.

Приходил с повинной Ананий. Сварил в котелке над огнем камина малиновый пунш, поиграл на органчике, мимоходом, якобы невзначай, справился о бунтовщиках, скорбел о Павле. Правитель не отвечал, говорил мало и хмуро. Не такого гостя хотел бы он видеть сейчас. Пронырливый поп тронул слишком свежую рану.

После ухода архимандрита Баранов достал письмо, полученное от Кускова уже из Калифорнии. Иван Александрович, видно, долго трудился, сочиняя послание. Правитель ясно представил себе огромную фигуру верного друга.