Кирилл Кириллов - Афанасий Никитин. Время сильных людей

И мастерские не уцелели? Ну да, вон рядом с дворцом только кострища да обгорелые столбы на месте навесов — Афанасий разглядел учиненный им разор. Закопченные печные трубы, покосившиеся механизмы. А вот и кузница со сгоревшими мехами. Значит, и зелье все могло там погореть? Господи!

Холодея, Афанасий схватился за пояс. Непромокаемые кисеты с зельем булатным и составными его частями были на месте. Он развязал один, заглянул. Первый не промок, зелье было сухо и рассыпчато. Второй тоже. В третий попало немного воды, сверху образовалась плотная корка. Купец расковырял ее пальцем, под ней был сухой рассыпчатый порошок. Возблагодарив Бога, Афанасий накрепко завязал все кисеты.

«Однако, как саднит-то все!» — думал тверич, поднимаясь на подгибающиеся ноги. Даже волосы, кажется, болят. И горло распухло. Каждый вдох обжигает, как глоток польской сивухи, а каждое сглатывание хуже болезни заразной, от которой горло воспаляется. Он потер саднящие отметины от пальцев обезьянца. Больно, конечно, да не так уж и страшно. Ран глубоких нет, а царапины и синяки не в счет. Мало ли их у него было за всю жизнь…

Теперь бы только встречи с обезьянцами избежать. Хотя тех, которые поглупее и на людей мало похожи, взрыв распугал так же, как тварей речных. Разбежались по лесу — с собаками не сыщешь. А те, кто на человека более похож, наверное, тоже подались куда от греха. Только все ли? Может, некоторые уже и на пепелище вернулись? Такие, если увидят, наверняка нападут. Отомстить захотят за собственные страхи и унижения. «Ну да то их беда», — весело подумал купец, сжимая и разжимая пудовые кулаки.

Спина его распрямилась, плечи развернулись. И даже потеря топорика не печалила. Ведь теперь он сам себе такой сковать может, да еще и лучше. Из булата настоящего. Кузнец он или кто?

С каждым шагом походка его становилась тверже, под опаленной бородой проступала улыбка. Мысли настраивались на радостный лад. Он возвращался домой. Да не просто так, а с добытым зельем, за которое деньги немалые получит. Да с молодой женой-красавицей. Пред его мысленным взором вновь появился светлый облик Лакшми.

Без всяких дурацких шапок, платков, ведер, пустых или полных, — не важно, без полупрозрачных платьев и тому подобной мишуры. Он манил ее, звал, обещая, что теперь все страхи позади, а впереди только светлое будущее и долгая жизнь.

Потихоньку сгустились сумерки. Птицы стали затихать в кронах. Шурша, исчезали в норках звери малые. Гады, что во множестве сновали поперек дороги, теперь спешили заползти в укромные места и утихомириться до утра.

Наступало время ночной жизни.

Где-то затявкали шакалы. Раздался в лесу рев, подобный трубному. Верно, слон отгонял соперника или вызывал его на бой. Несколько раз слышался низкий утробный рык, от которого неприятно вибрировал хребет и поднимались дыбом волосы на затылке. Афанасию говорили, так рычит тигр — зверь, на кошку огромную похожий. Рыжий и полосатый весь. Но доподлинно никто описать его не мог, ибо если кто видел истинного хозяина джунглей — это было последнее, что он видел. Однако окрыленному успехами и мечтаниями тверичу было плевать даже на тигра. Он возвращался к деревне. Звездная река, мерцающая меж крон деревьев, будто сама несла его к заветной цели.

К деревне он подошел под утро. Похоже, там был праздник, и длился он, наверное, с того самого момента, как вернулись дети. Прямо у околицы были свалены обглоданные кости, обрывки материи, поломанные сундуки, что служили местным для хранения скарба. «Знатно гуляют, по-русски», — ухмыльнулся Афанасий.

Войдя в деревню, он увидел нескольких пострелят, как раз из тех, что уходили с ним из обезьянского логова. Умаявшись, заснули, видать, за общим столом, и кто-то заботливый перенес их под навес, положив на соломенные циновки. Прохладный ветерок донес до ноздрей купца исходящий от их дыхания хмельной дух. Дальше дрыхли еще двое. Проснувшись, они хотели вернуться к пиршеству, да не дошли. Упали и заснули прямо на дороге. Эко повязки-то задрались набедренные, аж срам виден. Афанасий одернул на них куски белой ткани и, стараясь не наступить на раскинутые руки-ноги, пошел дальше.

Посреди деревни был устроен огромный очаг, над ним — вертел на двух рогатинах. На вертеле — полуобглоданный баран, видать, далеко не первый за сегодня. Рядом люди сидят рядком, положив друг другу руки на плечи и медленно раскачиваясь. Поют что ль? Или богу своему молитвы возносят? Благодарят за спасение. «Так не бога надо поблагодарить», — подбоченился Афанасий, но тут же одернул себя. Гордыня — первейший из грехов. Да и не наработал он на благодарность — если б не Натху, оторвал бы ему голову Хануман, как тому хорасанцу, и вся недолга.