И. Болгарин - Адъютант его превосходительства

Теперь на Юру давили сзади, сильно давили в спину чем-то твердым. Он задохнулся было, захлебнулся собственным стоном и вдруг вылетел к самому краю насыпи. На мгновение обернувшись, увидел вплотную за собой высокого здорового парня в распахнутом, разорванном пиджаке, его широко открытый рот, выпученные глаза. Взмахнув большим баулом, которым действовал как тараном, парень забросил его на головы стоящих на подножке и вцепился в кого-то. Все это Юра охватил взглядом в мгновение и тут же забыл о пар­не. С трудом сохраняя равновесие, он стоял на самом краю насыпи и думал: вот сейчас он не удержится и полетит под колеса. Теперь все одно, теперь надо прыгать… Но куда? За что ухватиться?.. Юра весь сжался и в этот момент увидел, как человек во френче, расталкивая стоящих в тамбуре лю­дей, ринулся к подножке, свесился, протянул руку… Неужели ему?..

Стараясь умерить дыхание, Юра стоял в тамбуре против Кольцова, благо­дарно и преданно смотрел ему в лицо карими продолговатыми глазами, губы его, по-мальчишечьи припухлые и чуть-чуть обиженные, особенно яркие на бледном узком лице, силились сложиться в улыбку.

– Благодарю вас, – сказал Юра. – Большое спасибо.

Голос его прерывался: ему никак не удавалось сладить с дыханием. Кольцов ободряюще похлопал Юру по плечу, ласково заглянул ему в гла-

за.

– Я с мамой. Она очень больна. Я, правда, пойду. Спасибо вам. Спаси­бо… – бормотал с радостной облегченностью мальчик, и в сердце его с опозданием хлынул ужас: а что, если бы отстал?

В вагоне было все так же душно, но теперь этот спертый воздух не ка­зался Юре таким противным, как в первые часы пути. И эти люди, пропахшие махоркой, неопрятные, суматошные и крикливые, сейчас уже почему-то не раздражали. Они были его попутчики, и он понемногу привыкал к их лицам, к их то раздраженным, то крикливо-властным, то спокойным голосам. Там, на насыпи, этот тесный, душный клочок мира ему представлялся чуть ли не землей обетованной, обжитой и хоть как-то защищенной от человеческой су­мятицы и неразберихи.

Когда Юра добрался до своего купе, он увидел, что мама его лежит не­подвижно лицом вверх, с плотно сомкнутыми веками, но как только рука мальчика легла на лоб, она шевельнулась, открыла глаза.

– Юра, – заговорила она, едва слышно, с паузами, трудно проговаривая слова. – Юра, ты здесь… Никуда не уходи… – И слабой, сильно увлаж­нившейся рукой попыталась сжать его руку.

– Мама, ты попей, вот я принес… Тебе станет легче, да? -

Юра осторожно приподнял ей голову, поднес к губам горлышко грелки. Она тяжело, задыхаясь, сделала несколько глотков, хотела было улыб­нуться, но не совладала с губами, прошептала:

– Хорошо… Мне сразу лучше… но я отдохну еще. Мне нужно отдохнуть,

– повторяла она, словно оправдываясь перед сыном за свое бессилие. И, опять закрыв глаза, затихла.

Поезд набрал скорость. Торопливо стучали колеса, вагон покачивало, что-то скрипело, дребезжало…

В купе, в котором ехал Юра с матерью, было немного просторней: на верхних полках люди лежали по одному, на нижней сидели трое. Один из них, мордатый, в поддевке, угрюмо сказал Юре:

– Слышь, барчук, надо бы вам сойти где-нибудь!

– Как сойти, почему? – встрепенулся Юра.

– Уж больно плохая твоя матушка, не довезешь, гляди! – сказал тот, стараясь не глядеть мальчику в глаза.

Губы у Юры задрожали.

– Нам надо в Киев…

– Так сколько еще до того Киева? До Екатеринослава-то никак не дое­дем! А она, сдается, у тебя тифует. Заразная.

– Не тронь мальчонку, без тебя ему тошно. – С верхней полки свесился человек в форме железнодорожника. – С такой ряшкой тебе на фронте вое­вать, а не тут с мальчонкой.

Юра вышел в коридор, встал возле соседнего купе. Там ехали военные. Среди них Юра увидел и своего спасителя.

Высокий военный со смуглым, калмыцким лицом, щеголевато затянутый в новенькие, поскрипывающие при каждом движении ремни, возбужденно расска­зывал:

– Что и говорить, Шкуро мы прохлопали. Его конный корпус зашел к нам в тыл и ударил по тринадцатой армии. И конечно, белые прорвались к Лу­ганску…

«Наверно, красный командир, – с неприязнью подумал о нем Юра, – вон как огорчается!»

– Это как же вас понимать, товарищ? – заинтересованно переспросил си­девший против рассказчика человек с глубокими залысинами, и Юре показа­лось, что слово «товарищ» он произнес с едва заметной иронией. – Выхо­дит, красные… мы то есть… оставили Луганск?

– Да, позавчера там уже были деникинцы, – подтвердил человек с кал­мыцким лицом, передернув плечами, отчего ремни на нем тонко заскрипели.