Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

— Вольф и ты, ты, ты и ты, — сержант по очереди ткнул пальцем в сторону ближайших четырех пленных, — в лес, за дровами. Три ходки, — он показал три пальца, вероятно, по инерции, — все, что принесете, до утра. Понятно?

— Понятно, — ответили выбранные пленные.

— Тогда — вперед!

— Есть! — ответили четверо и вскинули руки к каскам.

— Вольно, — с усмешкой сказал Юрген и первым перелез через веревку.

Юрген пошел в глубь леса. Был он тут еще довольно редкий, одиноко стоящие ели перемежались сначала ольховником, потом березами. Лес хорошо просматривался, с другой стороны выглядел вполне проходимым.

— Эй! — раздался крик сзади.

Юрген оглянулся. Метрах в пяти за ним шагали четверо немцев, за ними, еще шагах в десяти, плелись конвойные. На удивление безмятежные и беспечные. Юрген не сомневался, что махни он им призывно рукой, и они приблизятся, настолько приблизятся, что скрутить их не составит труда, они и не пикнут. Вот тебе и две винтовки на пятерых, а потом… На каких пятерых! — оборвал он себя. Эти никуда не побегут. А ему, одному, и вовсе винтовка не нужна. Он ни в кого стрелять не собирается. Он всего лишь хочет вырваться на свободу, за пределы этой веревки с красными флажками. Или он не Вольф? [6] Wolf — Волк (нем.).

Юрген остановился и изобразил пантомиму на тему: чем дальше в лес, тем больше дров. И в подтверждение ее сделал еще несколько шагов в глубь леса, постучал рукой по толстой сухой лещине, уперся, поднатужился и завалил ее на землю. Дело пошло. Они нагрузились заваленным сухостоем, толстыми упавшими ветками, снесли все это к лагерю, перебросили через заграждение, вернулись за следующей порцией. Ну, не совсем вернулись. Юрген повел свою группу чуть в сторону, держа вдоль кромки леса. В третий раз они ушли за дальний конец лагеря, так что Юрген видел спины часовых, стоявших с этой стороны. В лесу же он никаких постов не заметил. Лишь раз показался какой–то безоружный солдат, скользнул по немцам безразличным взглядом и удалился в лес по своим делам, по вполне понятному делу, судя по донесшимся вскоре из–под елки гороховым выхлопам.

Это казалось удивительным: иваны не то что не боялись, но даже не остерегались пленных немцев. Они не ждали от них никаких каверз — ни побега, ни бунта с захватом оружия, ни попытки нападения с тыла, где не было выставлено никакого боевого охранения. Но поразмыслив, Юрген пришел к выводу, что дело здесь не в иванах, не в какой–то их известной всем непредусмотрительности и небрежности, тем более что и не иваны это были, а неведомые азиаты. И дело не в немцах с их склонностью следовать во всем правилам: проиграл — значит, проиграл, сдался — значит, сдался, сиди, не рыпайся. Есть некие общие отношения «победитель — пленный». Солдаты их батальона, воевавшие с начала похода на восток, рассказывали, что иваны, яростно защищавшие какой–нибудь рубеж, бросавшиеся с гранатами и «коктейлями Молотова» под танки и прущие с голой грудью на пулеметы, сникали, едва попав в плен. Сникали настолько, что для охраны сотни пленных хватало трех солдат хозяйственного взвода. То же и на кадрах кинохроники: плотная колонна русских пленных, змеящаяся, насколько ухватывает кадр, по дороге, а чуть поодаль редкая цепь конвойных, руки даже не на автоматах, на карабинах, идут, попыхивают трубками, как на загородной прогулке. «Вот и вас так поведут», — подумал Юрген, окидывая взглядом своих сотоварищей, нагружавшихся толстыми ветками. Подумал, впрочем, с состраданием. Он мог их презирать, когда был одним из них. Но мыслями он был уже на свободе. Свободный человек добр, щедр и сострадателен.

Они сделали последнюю ходку. Часовые пересчитали их, собирая растопыренную пятерню в кулак, подождали, пока они перелезут через ограждение, и побрели на пост. А на площадке уже пылали три костра, вокруг которых стояли пленные, тянувшие к огню озябшие руки. Погрелся и Юрген, кидая взгляды в сторону часовых. Те, притоптывая ногами от вечернего холода, с завистью посматривали на пленных. Первыми не выдержали часовые на дальнем посту — собрали ветки, свалили в кучу, чем–то долго стучали, как будто колдовали, вызвали наконец огонь, тот пробежал оранжевой змейкой по поверхности кучи и нырнул вглубь, чтобы несколько мгновений спустя вырваться наружу мощным, слегка коптящим пламенем. Один из часовых схватил горящую ветку, как эстафетную палочку, побежал к посту у дороги, помог товарищам разжечь костер. Те едва успели веток набрать — внезапно навалилась тьма. Или показалось, что внезапно навалилась, были еще скорее серые сумерки, которые пылавшие костры сгустили в непроглядную тьму. «Рано», — подумал Юрген и сказал вслух: