Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

— Имя? — спросил он.

— Юрген Вольф, — ответил Юрген.

— Name? — одновременно с ним произнес сержант.

«Черт подери! — воскликнул про себя Юрген. — Подумал, называется».

Майор не заметил оплошности. Сержант же был занят вписыванием имени в протокол допроса.

— Рядовой? — сказал майор.

— Soldat? — сержант добавил вопросительной интонации.

«Ein, zwei, drei», — отсчитал про себя Юрген и ответил:

— Mannschaften.

— Рядовой состав, — перевел сержант. Так дальше и протекал допрос.

— Часть? — спросил майор.

— Пятьсот семидесятый испытательный батальон, — не стал запираться Юрген.

— Что такое испытательный?

— Himmelfahrtskommando, [3] Смертники (нем.). — ответил Юрген и пояснил: — Strafbataillon.

Тут майору даже перевода не потребовалось.

— У вас тоже есть! — оживился он. — Состав? Проштрафившиеся военнослужащие?

— Есть и такие. Я не такой. Я в тюрьме сидел. Рабочий.

— Противник нацизма? — Майор Яхвин все больше воодушевлялся. — Коммунист?

Противник ли он нацизма? Юрген никогда не задумывался над этим. Вернее, он никогда не ставил перед собой этот вопрос в такой прямолинейной простоте. Да, он не заходился криками восторга на нацистских парадах, не вопил истошно «Хайль Гитлер!», ему претила навязчивая нацистская пропаганда и он ненавидел гестапо, отобравшее у него отца и высосавшее все жизненные силы из матери. Но он не был противником этой системы, ведь противник — этот тот, кто борется против, так он понимал это слово. А он не боролся. Он просто жил внутри этой системы, жил наособь, он — сам по себе, нацисты — сами по себе. Жил как миллионы других немцев, которым судьба определила Германию конца тридцатых — начала сороковых годов двадцатого века как место и время жизни и которые отнюдь не сетовали ни на это место, ни на это время, а многие так и наслаждались этой жизнью, полагая, что она намного лучше, чем за двадцать лет до этого. По крайней мере, полагали до прошлой зимы.

— Нет, — ответил Юрген на первый вопрос и сразу на второй: — Не коммунист.

— Социал–демократ? — поскучнел Яхвин.

— Nein, Rowdy, Raufbold, [4] Нет, хулиган, драчун (нем.). — ответил Юрген.

— Bandit? — уточнил переводчик, неуверенный в значении услышанных слов.

— У нас своих бандитов хватает, — скривился майор.

Пленный потерял для него всякий интерес, он был не по его части. Но Яхвин все же задал Юргену положенные вопросы о численности батальона, подчинении, перемещениях, командирах, вооружении, настроении военнослужащих. И хотя майор был ему неприятен, Юрген не стал напускать туману, честно отвечая на все вопросы. Но результат был тот же, то есть никакой. Ведь Юрген последние недели и месяцы провел именно что как в тумане, ничего не замечая вокруг, и теперь он выплеснул этот туман на майора. Тот побарахтался в нем некоторое время и, не нарыв ничего путного, поспешил выбраться на свежий воздух.

— Чистосердечный болван, — сказал Яхвин своему помощнику, — и они мнят себя нацией господ! Чистосердечный… — раздумчиво повторил он. — А ну–ка попроси его рассказать, как он в плен попал. Не поймаем ли мы тут другую рыбку?

Юрген рассказал. С прежней искренностью. Об их атаке и о контратаке иванов, о том, как его отоварили по кумполу и как он без сознания какое–то время провалялся, как решил схорониться от пулеметного огня в противотанковом рве и свалился точнехонько на русского медведя, а тот его скрутил после яростной схватки, и «хенде хох» помянул, и «Гитлер капут», а потом рассказал о минометном обстреле, при котором полегли все товарищи ивана, и как тот один держался, пока подкрепление не подошло.

— Все точно, — сказал Яхвин с явным неудовольствием и приказал: — В лагерь!

Сержант вскочил, высунулся из палатки, громко крикнул:

— Каримов! Абдуллаев!

Прибежали два солдата. На взгляд Юргена, они были похожи как близнецы, во всяком случае карабины в их руках различались между собой куда больше, один был с заржавевшим затвором, ложе второго было побито, как будто им долго что–то забивали.

— Этого — к рядовым фашистам! — сержант ткнул пальцем в сторону Юргена.

Das war ein Lager

Это был лагерь. Третий лагерь в его жизни, тюрьма не в счет.

На краю леса была расчищена площадка длиной метров в пятьдесят и шириной в тридцать, из земли торчали обломанные побеги кустов, нижние ветки нескольких елей на высоту человеческого роста тоже были обломаны и свалены в кучу. Площадка по периметру была обтянута веревкой со свисающими красными флажками. Дальше простиралось огромное, как море, ровное поле с редко разбросанными островками кустов, покрытое нетронутым снежным настом. Поле жирной черной чертой прочерчивала раздолбанная дорога, по которой пришли иваны. Из дороги там и тут торчали обломки бревен, их подкладывали под колеса увязавшей в грязи техники, подумал Юрген. У дороги, на краю поля, стоял пост, три солдата о чем–то оживленно разговаривали, опираясь на уставленные в землю винтовки и изредка поглядывая на огороженную площадку. Еще один пост виднелся метрах в двадцати за дальним краем площадки. Там тоже было три солдата, им тоже было о чем поговорить.