Михаил Шевердин - Набат. Книга первая - Паутина

Безрадостно текла жизнь в семье Дильаром. Отец ее, золототкач, часто, сидя у очага и грея распухшие от ревматизма руки, повторял где-то слышанные слова: «В огне гнета и деспотизма обуглилось и сгорело мое тело. Мой стон, никем не услышанный, раздается в погасающем пламени. Эй, эмир, твою корону, твой трон сожгут, как вот это полено». Сердито бросал он в огонь кусок дерева, глядя с наслаждением, как по нему начинают бегать голубые огоньки и весь он вспыхивает с треском.

— Что ты, муле, болтаешь, — откликнулась из своего угла жена. — Навлечешь ты на свою голову беду.

— Ничего ты не понимаешь. Занимайся своим делом.

— Делом, делом! Приносил бы поболе денег, — ворчала жена, кладя перед собой кусок мяса, и, повертев его так и эдак, разрезала на три части. — Первая часть, — говорила она громко, чтобы слышал муле, — обед на сегодня. Порежу-ка этот бараний бок… — И она подкидывала на ладони небольшой, на четверть фунта обрезок. — Порежу на кусочки для лагмана. Так. А вот эту вторую часть мы отложим на завтра и изготовим плов, если нам муле и властитель соблаговолит принести рис с базара. Ну конечно, захочет плова, так пусть и рис найдет. Ну, а третья часть? Что же мы сделаем с третьей частью? Ого, здесь даже мозговая косточка, оказывается, есть. Восхитительно! Мы будем иметь послезавтра вкусную, подернутую жирком похлебку!

Она нарочно громко вздыхала и, поглядев искоса на мужа (какое впечатление на него произвела дележка одного с четвертью фунта мяса на три дня), восклицала:

— Ну вот, о аллах, благодарю тебя за то, что ты дал мне такого богатого мужа. Пока, слава аллаху, мы на постном не готовим.

По вторникам жена с помощью Дильаром пекла домашние лепешки в тандыре на дворе. Хлеб быстро черствел, и Дильаром, как себя помнила, мечтала о горячих лепешках. Раз или два в неделю в семье ткача позволяли себе по утрам пить шир-чай — молоко, вскипяченное в котелке с двумя-тремя щепотками чаю, с черным перцем и топленым маслом.

Так и лелеила семья золототкача в крохотном дворике — глиняном квадрате-колодце, среди глиняных стен, в глиняных комнатушках-каморках, и удивительно, как среди серости и глины мог расцвести такой прелестный цветок, как Дильаром.

Всегда мрачный, сверкавший белками глаз Иргаш долго молчал. Все чаще заглядывал в чайхану к анашистам. Однажды, больше года назад, он подошел к шедшей по улице Дильаром и шепнул ей: «Приходи к белой могиле после вечернего намаза». Она думала, что Рустам попросил брата передать о свидании, и, как только спустились сумерки, скользнула через щель в дувале на кладбище. За белой могилой с большим куполообразным надгробием, над прахом какого-то Аттарчи, торговца благовониями, она заметила притаившуюся фигуру. Мгновенное сомнение подсознательно возникло у нее, но она не успела ничего сообразить, как оказалась в объятиях… Иргаша. Она не смела кричать, чтобы не привлечь внимания посторонних, но отчаянно отбивалась, царапалась, кусалась. Она сумела вырваться и убежала в растерзанной одежде, вся в царапинах, с синяками. Счастье, что дома никто ничего не заметил, но с тех пор Иргаш неотвязно преследовал ее своими приставаниями. Дильаром впала просто в отчаяние. Стыд мешал ей рассказать Рустаму о случае у могилы, переживала она все молча, и каждый раз внутренняя дрожь пронизывала ее при встречах с Иргашем. А он почувствовал инстинктивно свою власть над девушкой и вел себя наглее и наглее. Она боялась его, испытывала к нему отвращение и в то же время понимала, что у нее не хватит сил сопротивляться, окажись она с ним опять наедине.

День свадьбы приближался. Мать не отпускала Дильаром от себя ни на шаг. Встретиться с Рустамом не удавалось.

Но правильно говорили в те времена, что девушке легче перейти босыми ногами по острому, как лезвие бритвы, мосту Сираат, чем найти счастье в Бухаре. Смысл событий, налетевших словно злой вихрь пустыни теббад, стал ясен Дильаром много позже, когда она стала женой Иргаша…

Держа в объятиях Дильаром, Иргаш говорил нежно:

— Твое тело так красиво! Недаром эмир хотел тебя. Наконец-то ты моя, назло всем…

И тут же он яростно воскликнул:

— Клянусь, если б ты оказалась не девственной, я перерезал бы тебе глотку. Но мой братец был дураком.

И когда в страхе Дильаром вырывалась, он рычал:

— Не станет лев есть объедки после собаки.

Дрожа от ужаса и отвращения, молодая женщина кричала в тиши ночи:

— Не смей так говорить о Рустаме, он был брат тебе.