Дэйл Фурутани - Смерть на перекрестке

Идея создания этой трилогии пришла ко мне при довольно необычных обстоятельствах. Представьте себе: я сидел в крестьянском домике XVII века — одной из достопримечательностей парка Санкэй-эн в Иокогаме. И вот прихлебываю я там исходящий паром зеленый чай из старинной чашки, любуюсь на деревянный пол, до хрустального блеска вылощенный тысячами босых ног, что ходили по нему столетиями. И приходит мне внезапно в голову странная мысль — надо же, сколько романов о японском Средневековье уже написано, а в каждом из них люди, жившие в таких вот сельских домах, — не более чем массовка в какой-нибудь суровой драме, — вроде, скажем, борьбы за титул сёгуна! А ведь и у крестьян былых эпох, верно, нашлось бы о чем порассказать… И тогда я решил стать голосом этих бедных людей и рассказать в своих произведениях хоть жалкую часть тех историй, которые должны бы были поведать нам они сами.

Итак… Актеров, значит, я выбрал первыми. Далее надлежало избрать время действия. Тут я не сильно и колебался: конечно, 1603-й! Для большинства японцев этот год — все равно что 1776-й для американцев. Именно в 1603 году Токугава Иэясу провозгласил себя сёгуном Японии и на многие столетия изменил японскую историю. Судите сами — в дальнейшие 250 лет жесткая и сильная власть сёгуната Токугава контролировала в Стране восходящего солнца не только политику и общественный порядок, но даже культуру! Об этом периоде японской истории написано бесчисленное количество книг — художественных и научных. Но меня, в чисто творческом смысле, интересовал всего лишь крошечный отрезочек эпохи Токугава — краткое время, когда весь японский народ испуганно замер в ожидании неминуемых грядущих перемен, события нарастали молниеносно, а сёгунат Токугава еще не подмял под себя жизнь японцев едва не в каждом ее проявлении.

Зачем я вообще засел за эту трилогию? Да просто затем, чтобы развлечь читателей. И все равно в процессе ее написания я приложил максимум усилий, дабы со всей возможной аккуратностью воссоздать исторические и бытовые реалии Японии 1603 года. В сюжетном отношении, разумеется, я полностью дал волю собственной фантазии — а как еще прикажете писать художественные произведения?

Отдельное замечание — насчет речи персонажей в этой трилогии. Нормальная манера изъясняться японцев XVII столетия, несомненно, показалась бы современному европейскому читателю вычурной и странной, так что я счел за лучшее стилизовать язык, которым изъясняются мои герои, под старину, но не совсем буквально. Даже сами японцы считают, кстати говоря, что старинная манера изъясняться, изящная и богато интонированная, прелестно воспринимается на слух, но при письме выглядит довольно утомительно. Поэтому я и предпочел просто ограничиться некоторой стилизацией в духе классической сказовой прозы, сочетая ее с современной манерой построения диалогов.

От души надеюсь, что вышеупомянутые легкие вольности, которые я себе позволил при написании этой трилогии, не переходят в анахронизмы, что оскорбили бы слух и вкус ученых, чьи знания о данном историческом периоде, несомненно, превосходят мои.

В этой книге имена персонажей приведены в японской последовательности, согласно которой первой идет фамилия, а за ней — имя. К примеру, главного героя трилогии зовут Мацуяма Кадзэ. Мацуяма — фамилия, а Кадзэ — имя.

Аой — деревенская веселая девица

Куэмон — предводитель разбойников

Хачиро — юноша, один из членов шайки господина Куэмона

Ичиро — староста деревни Судзака

Дзиро — зажиточный угольщик

Манасэ — даймё (князь) провинции

Мацуяма Кадзэ — самурай — ронин

Нагахара Мунехиса — ученый, изучающий культуру эпохи Хэйан

Нагато Такамасу — верховный судья провинции

Окубо — даймё (князь), враг Кадзэ с детских лет

Сэнсей — учитель Кадзэ

Япония. Шестнадцатый год правления императора Го-Йодзей (1603 г. н. э.)

― Вы готовы умереть?!

Лицо совсем еще юного самурая окаменело от ярости — ни дать ни взять театральная маска. А вот слюна изо рта, когда он врага на бой вызывал, как ни крути, очень даже летела. Прочие трое пассажиров крошечной лодчонки, ошалев от столь воинственного напора, только и смогли, что в пожитки свои жалкие покрепче вцепиться. Четвертый же — тот, на кого вся эта ярость юношеская, строго говоря, и была направлена, — с полной невозмутимостью сидел на корме, рядом с перевозчиком, коий, заметить надобно, когда ссора разгораться стала, даже весло из рук от любопытства выпустил.