Бернард Корнуэлл - Скиталец

— Отец, я же спросил, что у тебя за срочное дело?

Голос сэра Уильяма был так же холоден, как и его меч.

Кто-то из ратников окликнул его, и рыцарь, обернувшись, увидел, что слуга священника наполовину извлек из ножен собственное оружие.

— Отец, — с укоризной промолвил Дуглас, — ежели твой чертов бастард не уберет свой кинжал, мы покромсаем этого малого на ломтики и умнем вместо свинины.

Говорил сэр Уильям тихо, но угроза в его голосе звучала нешуточная.

Де Тайллебур сказал что-то по-французски, и слуга неохотно задвинул свой клинок в ножны. Священник поднял взгляд на сэра Уильяма.

— Неужели ты не боишься за свою бессмертную душу? — спросил он.

Шотландец улыбнулся, помолчал, оглянулся по сторонам, разглядывая вершины холмов, но не усмотрел в рассеивающемся тумане ничего заслуживающего внимания и решил, что его недавнее беспокойство было просто игрой воображения. А последняя, возможно, стала последствием неумеренного употребления прошлым вечером говядины, свинины и в особенности вина из запасов даремского приора. Шотландцы на славу попировали в его покоях. Приор, судя по кладовой и погребу, жил хорошо, однако после таких буйных пирушек частенько возникают дурные предчувствия.

— Заботиться о моей душе я предоставляю своему духовнику, — промолвил сэр Уильям, приподнимая подбородок доминиканца острием меча. — Скажи-ка лучше, какое дело может быть у француза в Дареме, у наших врагов?

— Это дело касается святой церкви, и только церкви, — твердо ответил де Тайллебур.

— Мне плевать, кого это дело касается, — сказал сэр Уильям. — Я желаю знать, в чем оно состоит.

— Если будешь чинить мне препятствия, — заявил священник, отводя меч в сторону, — я добьюсь того, что тебя накажет твой король, предаст осуждению святая церковь, а святой отец проклянет и обречет твою душу на вечную погибель, без надежды на спасение. Я призову...

— Заткни черт возьми, свою дурацкую пасть! — усмехнулся сэр Уильям. — Ты что, святоша, и вправду думаешь, будто можешь меня напугать?! Наш король — просто молокосос и слабак, а церковь делает то, что велят люди, которые платят церковникам.

Он снова приставил острие меча к доминиканцу, но на сей раз не к подбородку, а к горлу.

— Так что не пытайся запугать меня, а выкладывай, что у тебя за дело. Какого черта вдруг один француз, вместо того чтобы вернуться домой со своими соотечественниками, остается с нами? Выкладывай, какого дьявола тебе нужно в Дареме!

Бернар де Тайллебур крепко сжал висевшее у него на шее распятие и поднес его к лицу шотландца. Будь на его месте другой человек, такой жест мог бы показаться актом отчаяния, но, совершенный доминиканцем, он выглядел как угроза душе рыцаря небесными карами. Однако сэр Уильям лишь бросил на распятие оценивающий взгляд: крест был из простого дерева, а маленькая фигурка изогнувшегося в смертных муках Христа вырезана из пожелтевшей кости. Окажись распятие золотым, на худой конец — серебряным, рыцарь, возможно, забрал бы эту безделушку себе, но сейчас он ограничился презрительным плевком. Несколько его солдат, боявшихся Бога больше, чем своего командира, осенили себя крестным знамением, но остальным это было глубоко безразлично. Они пристально наблюдали за слугой, вот тот действительно выглядел опасным, но средних лет клирик из Парижа, сколь бы благочестивым и ревностным в делах веры он ни был, ничуть их не пугал.

— И что же ты сделаешь? — с презрением в голосе спросил де Тайллебур сэра Уильяма. — Убьешь меня?

— Нужно будет, так убью, — невозмутимо ответил рыцарь.

Присутствие священника во французском посольстве само по себе привлекало внимание, а уж то, что он остался, когда остальные отбыли домой, делало это настоящей тайной. Однако один словоохотливый латник, из числа тех, что доставили в подарок шотландцам двести комплектов новейших пластинчатых доспехов, рассказал сэру Уильяму, что священник этот якобы ищет великое сокровище. Если помянутое сокровище находилось в Дареме, сэр Уильям хотел это знать. И хотел получить долю.

— Мне уже доводилось убивать святош, — сказал он де Тайллебуру, — а один клирик продал мне индульгенцию на убийство, так что не думай, будто я боюсь тебя или твоей церкви. Нет такого греха, чтобы его нельзя было бы оплатить, нет такого прощения, которое нельзя было бы приобрести.

Доминиканец пожал плечами. Двое головорезов сэра Уильяма стояли позади него с обнаженными мечами, и было ясно, что шотландцы и впрямь способны убить их обоих — и его самого, и слугу. Жители пограничных земель, следовавшие за алым сердцем Дугласов, были прирожденными вояками, взращенными для убийства, словно гончие для погони, и угрожать их душам не имело ни малейшего смысла, ибо о таких вещах эта грубая солдатня даже не задумывалась.