Роже Нимье - Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

— Как, вы не видели? Вы такой рассеянный!

— Господин д'Артаньян, мне скучно, когда я читаю святого Августина. По-видимому, это был слишком утонченный человек…

— Не знаю, мадмуазель.

— Но все же святой Авг…

— Я думаю, он сродни турку, который хотел вас похитить.

— О, этот ужасный мавр… Что скажете вы о смерти, как вы ощущаете ее в глубинах своего естества?

— Ее там нету.

— И это все?

Вечером у Роже де Бюсси-Рабютена началась лихорадка. Он говорил, что нуждается в обществе своего победителя. В конце концов, и он повел речь о возвышенном:

— У каждого свободомыслящего человека есть два ангела: один — чтоб его спасти, и другой — чтоб погубить. О, мы сеем вокруг себя зло.

После чего он испустил скорбный вздох, навеянный, надо полагать, ангелом гибели.

Д'Артаньян подбодрил его:

— Подумайте о вашем полке.

— Не желаю! Я и так отсидел уже пять месяцев в Бастилии, потому что эти уроды украли соль. Пять месяцев! Но не хочется сообщать имен.

Он вздохнул.

— Там, в Бастилии, не очень-то наделаешь глупостей. У меня их и без того целая коллекция для моего ангела.

И нежная улыбка скользнула по его губам.

— Мой отец будет доволен, когда узнает, что в Риме я состоял в качестве дуэньи при этих двух девушках. Кажется, обе скоро осиротеют. Милые дети… Правда?

— Несомненно.

Бюсси уронил голову на подушку.

— Известно ли вам, кто я такой, дорогой д'Артаньян?

— Доблестный дворянин, который вот-вот уснет.

— Ничего подобного. Я страждущее доказательство существования Господа Бога.

К этим неземным темам добавлялись еще бдения у святой Агнессы-за-оградой. Тем не менее д'Артаньян испытывал удовлетворение, что понемногу возвращается к своей профессии и радовался тем благам, какие давали ему экю его преосвященства.

Вот почему он с легким сердцем заперся в комнате вместе с Пелиссоном де Пелиссаром и двумя бутылками вина.

Бутылки были нужны для того, чтобы Пелиссон де Пелиссар извлек из закоулков своей перегруженной мелочами памяти сентенцию, где блеск жизни сравнивался с блеском преисподней.

Пелиссон де Пелиссар опрокинул стакан вина, повращал своими большими меланхолическими глазами, прищелкнул языком. Этот звук, по-видимому, взбодрил его, и он перешел к действию.

— А теперь поговорим.

— Поговорим.

Пелиссон нахмурил брови, сложил трубочкой свои влажные алые подвижные, похожие формой на морскую раковину губы и прошептал:

— Кто я такой?

— Человек, которому предстоит кое-что вспомнить. Это замечание сбило, казалось, Пелиссона с толку. Он опрокинул еще стакан. Взгляд приобрел значительность.

— Прежде всего я очень богат.

— Вот как!

— Трюфельные поля в Гаскони, соляные разработки в Шаранте, свинцовые копи в Оверни, золотоносные ручьи в Лангедоке.

— С меня б хватило и Лангедока.

— Но это еще не все.

— Тогда вперед.

— Женщины от меня без ума.

После этой тирады Пелиссон стал бледен, как смерть.

— И наконец, я — изобретатель.

— Изобретатель?

— Я создал летательный аппарат. Пока что он еще не летает, но полетит.

— Вы совсем как Леонардо да Винчи.

— Вот именно. Благодаря всем этим свойствам, а также еще четвертому, которое я вам сейчас назову, я являюсь близким другом его высокопреосвященства.

— Каково же четвертое свойство?

— Я великий христианин.

— Что вы подразумеваете под этим?

— Среди моих предков двое святых, из них одна пастушка.

— Прелестно!

— Шесть епископов.

— Более чем достаточно.

— Я б стал кардиналом, пожелай я этого.

— Пожелайте, дорогой господин Пелиссон, пожелайте, и тогда вы дадите мне какое-нибудь славненькое аббатство в Гаскони. Я облекусь в плащ и научу монашков обходиться со шпагой.

— Не могу, увы.

— Почему же?

— По второй причине, о которой я вам уже сообщил.

— Женщины?

— Да.

Пеяиссон де Пелиссар был в это мгновение так мрачен, что д'Артаньяну стоило большого труда сохранить серьезность.

— Это не мешает мне, впрочем, быть в отличных отношениях со святым престолом. Его святейшество подарил мне на именины в праздник святого Гонзаго пару своих туфель.

«Не намек ли это на то, что Ришелье пожелал меня подковать? Не сделали ли меня без моего ведома обувщиком? Нет, не думаю, из-за этого в меня не стали б палить из мушкета» — промелькнуло в голове у д'Артаньяна.

— Но если существует вопрос о туфлях, то существует и вопрос об их размере.