Эдмундо Конде - Яд для Наполеона

Огюст наклонился над грабителем и сказал несколько крепких слов в его адрес. Обрадованный тем, что его не стали дальше бить, тот признал свою вину, отдал головной убор владельцу и на всякий случай прикрыл рукой физиономию.

— Мой дед, да упокоит его Господь, — разглаживая шляпу, Огюст вернулся к своей спутнице, — рассказывал, что точно так же когда-то было с париками. В городах орудовали целые шайки, промышлявшие воровством париков. Вы-то, наверное, об этом слышали?

— Мне отнюдь не столько лет, Огюст!

В «Кафе Тюрк», как всегда, густо пахло мускатным орехом, корицей и кофе. Дымилась только что разожженная курильница с ароматическими травами. Подобранные красивыми складками гардины, многорожковые люстры, декоративная лепнина и стены, увешанные гобеленами на героические сюжеты, — все это великолепие создавало впечатление скорее экзотической эклектики, чем подлинно турецкой роскоши. Заведение находилось в самом центре города, в непосредственной близости от Пале-Рояля, и при нем был большой сквер, выходивший прямо на улицу, и в кафе всегда было полно посетителей.

— За Монархию! — почти беззвучно сказал Огюст, поднимая бокал с мадерой.

— С ума сошел! — она хохотнула и поправила перья на шляпке.

— Для меня быть монархистом — это чувство, причем чисто эстетическое.

— Прекрасно, Огюст, но будь при этом благоразумным и о-сто-рож-ным, — тихо сказала его спутница. — Ты знаешь, что на набережных Сены торгуют куклами, изображающими Бонапарта?

— Кстати, вы читаете свежие газеты?

— В Париже все поголовно увлечены прессой. Число газет растет с каждым днем, как и число людей, которые их читают. Выходят и роялистские издания, если их пропускает цензура. — Она понизила голос. — У меня эти газеты вызывают отвращение. Даже пресловутый «французский» формат в осьмушку листа, столь похожий на листовку, — меня от него воротит. В этом смысле вкус британской прессы заслуживает похвалы. Надеюсь, ты со мной согласен. Но я не желаю больше слышать о газетах. Они всегда лгут. Зато у меня имеются собственные источники.

— Кстати, газеты трубят о том, что генерал Бонапарт убит в Каире. И Директория якобы знала о его смерти еще несколько недель назад.

— Уверена, что это вранье. Правда только то, что Нельсон нанес нам серьезное поражение на море.

— Ну да, причем не только военное, но и моральное. А коли так, не думаете ли вы, что оно подтолкнет ситуацию к реставрации Бурбонов? — спросил он еле слышно.

— Мой дорогой, я верю только тому, что вижу собственными глазами: высокие налоги, нищета, слоняющийся без дела сброд. И знаю, что революции заканчиваются реформами, а великие дела и большие деньги делаются при помощи торговли.

— Лично я в качестве товара предпочитаю любовь.

— Дай простор полету воображения, и ты поймешь, что есть гораздо более ценные вещи. Я полагаю, нам следует заняться снабжением французской армии. — Она допила вино и жестом попросила повторить.

— Мне больше по нраву ясновидение. Оккультисты сейчас в моде. Весь Париж говорит о магах, гадальщиках и колдуньях. Почему бы нам не посвятить себя гаданию на картах?

— Я пью за счастливое будущее — какой бы масти ни выпала удача!

Так они сидели еще какое-то время, наконец мадам Бастид заявила, что ей пора домой и жестом дала понять, что хочет встать.

Огюст, как настоящий кавалер, проворно вскочил на ноги.

На следующий день похолодало, и сухой морозец слегка пощипывал кожу. Часы показывали начало одиннадцатого, когда мадам Бастрид спустилась из своей спальни и заметила, что дверь на улицу приоткрыта. Завязав на узел пояс халата, она направилась в большую гостиную, где выбрала кресло, из которого была видна прихожая, и устроилась в нем полулежа, положив ноги на пуф. Вскоре входная дверь скрипнула, и в проеме появился мальчик с седлом для верховой езды на плече. Стараясь не шуметь, он затворил за собой дверь и запер ее на замок.

— Бен-жа-мен! — растягивая гласные, почти пропела ему вслед мадам Бастид, вставая. Парнишка замер. — Ан-ту-ан! Шарль! Или может… Филипп?.. Поль? Мишель? Себастьен? Мне почему-то кажется, что ты никогда не получишь имя. — Мадам Бастид остановилась в дверях. — А человек без имени — это человек без души, смутная тень в царстве живых, — цедила она сквозь зубы. — Тебе известно, что египтяне считали имя самым верным спутником человека, и если тень оставляла своего хозяина первой, имя покидало его в самую последнюю очередь? Тебе не кажется, что они были правы?