Джек Данн - Тайная история Леонардо да Винчи

— Я вправду люблю тебя, — сказала она. — Я все время хочу тебя. Прямо умираю. Я не выйду за него, клянусь тебе.

Леонардо хотелось верить ей. В конце концов, она гордилась своей честностью. В этом отношении она походила на мужчину: честность была для нее уздой чести. Хитрить ей было очень трудно. И все равно он чувствовал себя так, словно тонул в зыбучем песке.

Она прижалась к нему, ласкаясь и становясь все настойчивей; и он, в свой черед, касался ее потаенных местечек, с ее слов зная, что доставляет ей наслаждение, и ласкал ее до тех пор, пока они не опустились на пыльный, в паутине, пол и она отдалась ему — а он ощутил себя потоком воды, что текла, струилась, изливалась на ее плоть, гладкую, чистую и твердую, как камень.

Леонардо предоставил Джиневре возвращаться по задней лесенке в спальню мастера Андреа, где она, по общему мнению, сейчас отдыхала, а сам торжественно вошел в мастерскую. В этой комнате почти не было пыли, наполнявшей другие покои, где обтачивали отливки и грунтовали холст. Леонардо был словно охвачен пламенем: поверх кроваво-алой рубашки он надел малиново-пурпурный камзол. Вся его одежда была из дорогого бархата и льна. Высокий и идеально сложенный, Леонардо мог позволить себе облегающие костюмы, созданные специально для того, чтобы подчеркивать греческий идеал фигуры. И вошел он в мастерскую отнюдь не с несчастным видом — нет, он пригладил взлохмаченные каштановые волосы и появился, словно актер на сцене.

В мастерской Андреа, превратившейся в один из самых известных салонов во Флоренции, собирались весельчаки и жизнелюбы. Здесь велись громкие беседы, а пол щедро орошало вино из бутылок, которые за неимением стола ставили прямо на пол и опрокидывали при первом же неверном шаге.

Пожилой Паоло дель Поццо Тосканелли, обучавший Леонардо математике и географии, сидел рядом с большим глиняным кувшином и моделью купели для старой ризницы Сан Лоренцо. За его спиной, как тень, стоял мальчик с темными внимательными глазами и плотно сжатым суровым ртом. Леонардо никогда раньше не видел его; возможно, Тосканелли взял этого юношу в дом совсем недавно.

Рядом с Тосканелли сидели его ученики и протеже Америго Веспуччи и Бенедетто Деи. Веспуччи, долговязый неуклюжий молодой человек, улыбнулся Леонардо — они учились вместе. Вдоль стен стояли ученики — приятели Леонардо; они молча слушали, изредка вставляя в разговор словцо-другое. Обычно мастер Андреа отправлял учеников работать (с Леонардо, лучшим из них, он дивно смирился, и тот работал когда хотел), но сегодня мастерская была закрыта: близился праздник. Лоренцо ди Креди — вид у него, как всегда, был такой, словно он только что проснулся, — приветственно кивнул Леонардо, и Пьетро Перуджино сделал то же самое. Перуджино был подмастерьем и собирался скоро уйти и открыть собственную мастерскую.

— Поди сюда, Леонардо, — позвал Верроккьо, — помоги нам разобраться. Мы ждали тебя, чтобы поглядеть на твои чудеса, но сперва рассуди наш философский спор.

Тридцатитрехлетний Верроккьо, осанистый, с пухлым бритым лицом и в темной одежде, похожий на священника, стоял рядом с Америго де Бенчи, отцом Джиневры, и его партнером Николини.

Рядом с этим кружком стоял Сандро Боттичелли, всегда желанный гость в студии Верроккьо. Хотя Леонардо видел его не так часто, как других, он считал Боттичелли своим лучшим другом, единственным другом. Кое-чем Сандро походил на помолодевшего мастера Андреа, потому что у него было такое же широкое пухлое лицо, но подбородок у Сандро был тверже, а губы, в отличие от тонких сжатых губ Верроккьо, полны и чувственны. Но именно Боттичелли стремился к аскетизму, хотя работы его были полны роскоши и дыхания жизни.

Сандро стиснул руку Леонардо, и тот с улыбкой ответил на рукопожатие. Но хотя он и старался выглядеть спокойным и веселым, сосредоточиться ему было трудно, и дыхание его прерывалось, как всегда, когда он бывал расстроен. Он поздоровался с мастером Андреа и Америго де Бенчи, выказывая тепло, которого не чувствовал, и кивнул Николини. Лицо у старика было сильное, худое, костистое, а такими ушами, подумал Леонардо, мог бы гордиться слон. Хотя кое-кто и счел бы Николини интересным, Леонардо он показался просто омерзительным.

— Я не философ, — сказал он, отвечая Верроккьо, — я просто наблюдатель. Вам бы пригласить мессера Фичино или кого-нибудь из его блестящих академиков — вот уж кто в совершенстве знает все, что сказано мертвецами.