Мишель Зевако - Кровное дело шевалье

— Именем короля, господа! Приказываю вам сдаться!

— Нет! — надменно ответил шевалье.

— Господа, это бунт! Вперед! Гвардейцы, хватайте мятежников!

С обнаженными шпагами на шевалье наступали с одной стороны гвардейцы, а с другой — придворные герцога. Только лишив Жана свободы или жизни, они могли добраться до старого Пардальяна. Шевалье понял, что пробил его последний час, и подумал перед смертью о Лоизе.

Когда нападавшие бросились в атаку, шевалье попытался повторить маневр, который только что увенчался блестящим успехом: Жан хотел снова поднять коня на дыбы. Юноша пришпорил скакуна, натянул удила, но лошадь не взвилась, а упала на камни мостовой.

— Дьявол! — выругался Пардальян-младший. Он успел соскочить на землю и повернулся к наступающим, сжимая в руке шпагу.

Капитан велел своим людям спешиться, и дюжина гвардейцев окружила баррикаду, наставив на Пардальянов обнаженные шпаги.

— Сдавайтесь же, черт побери! — заорал капитан.

Но отец и сын лишь отрицательно покачали головами. Тогда капитан, пожав плечами, приказал:

— Взять их!

Нападавшие попробовали дотянуться своими шпагами сквозь щели в баррикаде до юноши и старика. Несколько клинков со звоном сломалось, четыре гвардейца были повержены, и атака захлебнулась. Но тактика штурма вполне себя оправдала: Пардальяны получили раны в голову, грудь и руку.

Ветеран, не удержавшись на ногах, упал на колени.

— Прощай, мальчик мой! — прохрипел он.

— Прощай, батюшка! — откликнулся шевалье, обливаясь кровью.

— Раскидайте эту баррикаду! — скомандовал капитан.

Атакующие яростно накинулись на завал и уже минуту спустя расчистили себе дорогу. Сплошная линия стальных клинков придвинулась прямо к Пардальянам.

— Ну, вот и все! — с горькой усмешкой констатировал Пардальян-старший.

— Прощай, Лоиза! — прошептал шевалье и беспомощно закрыл глаза.

Когда он снова открыл их, перед ним возникла восхитительно-прекрасная картина. Пораженный до глубины души и ничего не понимающий шевалье подумал, что, вероятно, уже погиб, но на пороге вечной жизни Господь даровал ему утешение. Увидел же он вот что.

Неумолимо приближавшиеся к его горлу металлические острия внезапно дрогнули и опустились. Гвардейцы, будто зачарованные, отпрянули и расступились, образовав коридор, в дальнем конце которого застыл Анри де Монморанси. А навстречу ему двигалась женщина в черном одеянии; она казалась воплощением благородства и гордого достоинства.

Спокойствием и величием веяло от этой женской фигуры. Изумление нападавших невольно сменилось почтением. Все поняли: сейчас должно произойти что-то очень важное. Одним движением руки дама остановила ожесточенную схватку, и никто из рассвирепевших мужчин не осмелился добить раненых.

Анри де Монморанси смотрел на нее будто завороженный; она возникла словно видение из грез. Он уже не чувствовал ни любви, ни ненависти, ни ревности, ни злобы, а испытывал лишь безграничное удивление. Она? Не может быть!.. Почему она здесь? Ничего не понимая, Данвиль замер в ожидании.

— Дама в трауре! — пробормотал удивленный Жан.

А на пороге дома, у той самой двери, перед которой Пардальян-старший спешно соорудил баррикаду, стояла прелестная золотоволосая девушка. Она с ужасом и восхищением смотрела на распростертого у ее ног шевалье.

— Лоиза! — прошептал юноша и, медленно поднявшись с залитых кровью камней, замер на коленях.

На длинных ресницах красавицы заблестели слезы, и шевалье увидел в ее глазах беспредельное обожание и глубокую нежность.

— О Боже!.. Теперь я могу умереть!.. Она любит меня!..

И Жан, лишившись чувств, повалился на мостовую, а ветеран, закусив кончик жестких усов, пробурчал:

— Значит, это и есть крошка Лоиза? Да, за такую действительно не жалко отдать жизнь!..

А Дама в трауре приближалась к Анри де Монморанси. Она открыла дверь и шагнула на крыльцо в ту секунду, когда шпаги гвардейцев уже почти касались обоих Пардальянов. Однако, увидев эту женщину, ошеломленные рубаки прекратили атаку.

Жанна де Пьенн остановилась в двух шагах от маршала де Данвиля.

— Монсеньор, — бестрепетно произнесла она, — я увожу этих израненных людей с собой. Они принадлежат мне по праву: один из них когда-то вернул мне украденную дочь, второй же — сын этого человека.

Маршал содрогнулся. Налитые кровью глаза безжалостного сеньора встретились с ясными очами Жанны де Пьенн, и, не сумев выдержать ее светлого, чистого взгляда, сломленный Анри де Монморанси потупился…