Михаил Зуев-Ордынец: Последний год

— Не знаю я этой зимовки, — покачал он головой. — Не встречалась мне нигде такая.

По-прежнему прячась в березняке, он сделал вокруг зимовья большой круг, потом начал уменьшать круги, спиральными завитками приближаясь к внушавшему опасения строению. Он разглядывал снег, «читая» на нем следы, и невольно вспомнил при этом стихи любимого поэта:

— Ты не прав, милый поэт! — улыбнулся синеглазый человек, не снимавший пальца с ружейного курка. — Я научился читать великую книгу природы, и мелкие ее буквы, и целые фразы, даже строки. Что вот здесь написано? Это нарыск лисы, бежала кумушка рысцой и оставила свою «веревочку». А здесь она напала на белую куропатку, ночевавшую в снегу. Конец пришел глупой копухе — сытно пообедала ею лиса! — Как все люди, живущие в одиночестве, синеглазый человек мог подолгу, не замечая того, разговаривать сам с собой. — А эти следочки напутал горностай. Вот его «потаск», здесь он тащил водяную крысу, пойманную вон в тех болотных кочках. Это «стакан» оленя-карибу — след глубокий и крепкий. Места зверистые, добычливые! А кто же здесь охотится?..

Осторожных, легких звериных следов было много, а тяжелого грубого человеческого следа нигде не видно. Синеглазый подошел вплотную к зимовью и остановился, насторожившись. Нет, и это не человеческий след, это широкая, почти в мужскую ладонь «лыжа» росомахи. Вот проклятый, хитрющий зверь! Идет за охотником по пятам и грабит его путики и пастники [3]. И не только ловушки, она и зимовку, и лабаз, если в них хранится продовольствие, развалит и разграбит. Что не съест, утащит и спрячет под колодой, в снег закопает или на деревья повесит. И голодает охотник, а подчас и гибнет по ее милости Недаром индейцы считают росомаху не зверем, а злым духом, лесным дьяволом. И здесь она, воровка, добычу выискивала, поскреблась в дверь зимовья и ушла. Видно, в зимовке пусто, нечем поживиться.

— Посмотрим, что за привал нам бог послал, — сказал человек, отдирая стволом ружья примерзшую, сплетенную из ветвей дверь. Он хотел уже шагнуть внутрь зимовки, но услышал за спиной тихое шипение и покряхтывание. Человек засмеялся, но не обернулся. Это Молчан голос подает. Трудно услышать лай, вой или хотя бы рычание этого на диво молчаливого сибиряка. Молча гонит зверя, молча расправляется с непослушными упряжными собаками, молча и на человека бросается, если почует в нем врага. Тихий омут — собака! И только в очень редких случаях, когда надо позвать или предупредить далеко отлучившегося хозяина, Молчан лает отрывистым, мощным и гулким лаем, как перед пустой бочкой. А если хозяин рядом, хватит и такого вот шипения и покряхтывания. Это значит: «Осторожно! Опасность!»

— Сюда, Молчан! — позвал человек и, когда собака встала рядом с ним, указал ей на открытую дверь: — Что ты там чуешь? Пойдем, посмотрим.

Молчан первый шагнул через порог. Он перестал шипеть, но шерсть на его загривке вздыбилась. Человек успокоительно свистнул и тоже вошел в зимовье. Пахнуло, как из старого погреба, затхлой холодной гнилью. В дальнем углу что-то темнело. Человек сделал еще шаг и остановился, медленно сняв шапку. На полу лежал скелет, прикрытый рваными, изъеденными грызунами мехами.

«По одежде судя, не индеец, — опускаясь перед скелетом на колени, подумал человек. — Индеец украшаться любит бисерными пронизками, медными серьгами да кольцами. На этом ничего такого не видно».

Он снова заговорил негромко, задавая вопросы и сам же отвечая на них.

— Видать, наш брат зверовщик. Как же это угораздило тебя, бедолага? Заблудился? Свою же мету на дереве проглядел или тропой ошибся? Бывает. А может, патроны неосторожно расстрелял и перед смертью олений мох жевал и свои же мокасины варил? И это с нашим братом случается. Бродяжья жизнь, бродяжья и смерть! А ну-ка покажись, сударь!

Стволом ружья человек поворошил изъеденные меха. Обрывки шапки, как только он дотронулся до нее, свалились, и череп с прилипшими к скулам клочками кожи оскалил зубы в мертвой, вечной улыбке. А меха парки и штанов рассыпались трухой. Из их вороха выскочила большая белоногая полярная мышь и взлетела по стене на потолок. Она свила гнездо внутри скелета, под ребрами.

— А где же его оружие? — спросил человек Молчана, сидевшего рядом. Но внимание пса было целиком занято мышью, шуршавшей под потолком. — Ничего нет! Ни ружья, ни пистолета, ни топора. Даже ножа нет!