Пьер Мак-Орлан - На борту «Утренней звезды»

Мак-Гроу в полутьме двора пощупал руку Пью.

— Ничего нет, — произнес он.

Мы остались сидеть на ступеньках лестницы, перед мертвецом в остроконечном колпаке. Никто из нас не произносил ни слова.

— Меня все время… мутит… — снова пожаловался Пью.

Он нагнулся над перилами, и его вырвало.

— Отойди подальше, свинья! — сказал Мак-Гроу.

Мы ждали наступления ночи, как вор, умирающий на колесе смерти. Минуты текли медленно, медленно. А солнце, освещавшее двор, как дно колодца, казалось, не хотело смягчить свои смертоносные лучи.

— У меня… — сказал Пью.

Он не осмелился жаловаться. Я заметил, что Мак-Гроу, укрывшись в тени, со скрываемым беспокойством щупает себе артерию на руке.

И с наступлением ночи, когда с земли поднялись вредные серые испарения, мы переступили порог дома живописца дьяволов.

Пью не мог идти, ноги его ослабели. Мы поддерживали его за руки, чувствуя, как под нашими руками бьется кровь в его жилах.

Запах горелого мяса носился над городом. Большая стая воронов и коршунов пролетела над нами, испуская разноголосы крики; иные птицы стонали как дети.

Вдруг, несмотря на наши усилия, Пью свалился. Мы опустили его на землю. Он поднял на Мак-Гроу свои поразительно умные глаза.

— Сюда, Мак, — произнес он, показывая на сердце, — скорее!

И Мак-Гроу, наклонившись над ним, словно для того, чтобы посмотреть ему язык, налег всем своим телом на нож, приставленный к самому сердцу товарища.

Мы покинули умершего и присоединились к Жоржу Мэри с его шайкой.

И мы никогда не вспоминали ни о Красной Рыбе, ни о чуме, боясь, что нас из предосторожности посадят в лодку вместе с запасом сухарей, водой и ружьем с порохом, и смерть Пью мы объяснили просто следствием ловко описанной ссоры.

Но в продолжение пятнадцати дней и пятнадцати ночей Мак-Гроу и я ощупывали, засучив рукав, толстую вену на левой руке и вопрошали зеркала, отражавшие наши языки.

Наши воспоминания о Вера-Круз не заключали в себе ничего приятного.

Фитиль подожжен. Последнее ядро выпущено. Белое облако медленно растаяло в воздухе. Мы увидели, что атакованный нами испанский корабль, подняв носовую часть к небу, тонул вместе со всем экипажем.

Мы взяли шкипера заложником и перевезли на борт около двадцати тысяч стоп бумаги, сто тонн полосового железа, паруса, а также много саржи и проволоки.

Мы избавились от этого добра, обменяв его на золотые монеты. Корабельный шкипер сослужил нам при этом хорошую службу. Он договорился с одним Голландцем из Маракайбо, который скупил все за наличные. В благодарность за его услуги мы даровали ему свободу. Мы сорвали с него одежду, связали ему руки на груди, и один из нас обмазал его алой краской.

В таком виде его спустили на берег, украсив зад длинным пером какаду, воткнутым, для забавы, в место, которое я не могу назвать.

Человек, очутившись на сожженном солнцем берегу, принялся бежать как дьявол. Мы видели в подзорную трубу, как он напугал женщин, бросившихся от него врассыпную, словно муравьи.

Потом корабль снялся с якоря, и эта забавная картина скрылась из виду.

У каждого из нас карманы были набиты золотом. Мы не могли сдержать свою радость. Питти, усевшись по-турецки на палубе, штопал свою голубую куртку, сопровождая работу песней.

Мак-Гроу, повязав черный галстук и засунув за треуголку трубку, опирался на палку с серебряным набалдашником; из кармана у него выглядывала клистирная трубка. Он готовился сесть в лодку, подпрыгивавшую за «Утренней Звездой», словно ягненок за своей матерью. Он пригласил меня занять место рядом с собой. Жорж Мэри был у руля; Нантез и Марсо взялись за весла.

«Утренняя Звезда» подняла британский королевский флаг. Перед нами вырос Остров Голубей с его удивительным населением, состоящим из плантаторов и девиц. Их яркие платья и широкие соломенные шляпы уже виднелись вдали. Прибытие «Утренней Звезды» в бухту Венесуэлы взволновало всех плутовок Маракайбо. В наших карманах звенело золото, и с нами был Нантез: что еще нужно, чтобы устроить пикник, воспоминание о котором сохранилось бы надолго после возвращения к нашим обычным скитаниям!

Когда мы прибыли на берег, нас встретили как победителей. Девицы протягивали нам цветы и губы для поцелуев. Мак-Гроу все знали. Каждый раз, заходя в гавань, он принимался лечить блудниц острова, и слава лекаря доставляла ему любовниц и всеобщее уважение.

Одна старуха пригласила его навестить больную дочь. Мы последовали за счастливым Эскулапом и вошли в убогую хижину, где красивая шестнадцатилетняя метиска лежала с завязанной тряпками шеей и смотрела жалобными глазами.