Владимир Волкович - Хмель-злодей

Вот и мечтал Хмельницкий стать таким же магнатом, получить от короля землю и уничтожить Иеремию Вишневецкого.

Но от всех должностных лиц Польши эти замыслы короля тщательно скрывались. Знали о том только двое: король и Богдан Хмельницкий.

А пока было ясно одно: спокойной жизни пришёл конец, теперь его будут преследовать и, в конце концов, убьют где-нибудь, исподтишка.

— Езжай в Черкассы, передай Барабашу, что кличет его товарищ на веселье, на разговоры, пусть явится поскорей.

Так напутствовал Богдан нарочного, начав осуществление своего хитрого плана.

В дверях ещё раскинул руки для встречи и объятий своего старого друга Хмельницкий, но иезуитский ум его замыслил иное.

— Садись, друже, слушай печаль мою.

— Знаю я уже о наезде на владения твои, что предпринять собираешься?

— Да вот в суд обратился, — Богдан налил в чаши из огромной бутыли, — давай промочим глотки да ум поострим.

Выпили, крякнули, вытерли усы.

— В суд — это верно, да только трудно у пана выиграть.

— Ну, попытаю счастья.

Снова забулькала горилка, разливаемая из бутыли в большие чаши.

И снова выпили, крякнули и вытерли усы.

— Ты только не вздумай бучу поднимать, с ляхами в силе тягаться только самоубийца может, — еле ворочая языком, выдавил из себя Барабаш.

Богдан налил ещё по одной. Барабаш нетвёрдыми руками принял чашу, запрокинул голову, с которой слетела шапка и, проливая содержимое, влил его себе в глотку. Потом поднялся во весь рост и рухнул на ковёр. Этого случая Богдан и ждал столько дней. Осторожно снял с товарища нашейный платок и поднял шапку.

— Эй, служивый, — крикнул Богдан нарочного и, вручив ему вещи, наказал: — Скачи в Черкассы, отдай вещи жене его. Скажи, что Барабаш срочно просит, чтобы она передала ему документы с привилегиями.

Слуга воротился под утро. Признав вещи своего мужа, жена Барабаша выдала важные бумаги.

Хмельницкий решил собрать сходку из тридцати человек надёжных казаков и посоветоваться с ними, как воспользоваться привилегией, данной королем, восстановить силу казачества, возвратить свободу православной вере и оградить русский народ от своеволия польских панов. Себя же он видел уже богатым шляхтичем, коим, несомненно, станет после договора с королём Владиславом.

На другой день съехались казаки. Долго рассказывал Богдан о тайном договоре с королём, о деньгах, которые ему тот пожаловал. А ещё рассказал Хмельницкий, как с десятью товарищами приезжал в Варшаву в челобитчиках от всего Войска Запорожского, бил челом королю Владиславу на обидчиков своих и жидов с их налогами.

Казаки, молча, выслушали Богдана, никто не высказал своего мнения. Хмельницкий внимательно смотрел на приткнувшегося в сторонке старого боевого друга, сотника Романа Пешту.

— Что загрустил, задумался, есть у тебя конкретные предложения?

Роман вздрогнул, словно его застали за чем-то нехорошим.

— Нет, у меня нет.

— Ну, нет, так нет.

Богдан был очень недоволен слабой активностью казаков.

А на следующий день Роман Пешта донёс на Хмельницкого.

Богдана схватили и заковали в кандалы. Казаки, узнав об этом, послали депутацию к полковнику Кречевскому, возглавлявшему полк реестровых казаков. Тот дал команду освободить Хмельницкого.

Поздней декабрьской ночью, под Николин день, случайный путник, окажись он на дороге из Запорожья в Чигирин, мог бы встретить группу всадников, судя по одежде, реестровых казаков. Они стремительным аллюром неслись вглубь Дикого Поля. Всадники скакали так быстро, как будто за ними была погоня, и останавливались лишь для того, чтобы накормить усталых лошадей и дать им короткий отдых. Потом снова садились на коней и продолжали бешеную скачку.

Кем были эти люди, куда они стремились, от кого убегали?

Их было всего пара десятков. Среди казаков выделялись двое, совершенно непохожих друг на друга людей.

Один — юноша, почти подросток, лет шестнадцати от роду. Лицо его, которое и так нельзя было назвать красивым, еще более портило постоянно хмурое выражение и мрачный взгляд из-под насупленных бровей.

Другой — человек лет пятидесяти на вид, крупного телосложения, с властным выражением на довольно красивом и волевом, но уже несколько обрюзгшем лице. Черты его дышали отвагой и неукротимой энергией, а в глубине глубоких черных глаз прятались постоянные недоверие и хитрость. И хотя одет он был так же, как и другие, может быть, только немного богаче, остальные почтительно называли его не иначе как «батька». Любой житель Чигирина опознал бы в этих двоих казацкого сотника Богдана Хмельницкого и его старшего сына Тимофея.