Евгений Рогачев: Рогнеда. Книга 1

Иван Васильевич почувствовал, как изнутри поднимается бешенство. Дикое, страшное, неуправляемое. Побелевшие пальцы обхватили посох и сжали так, что на ладонях выступили капельки крови.

— Послов заковать в железа! Немедля! Пытать страшно. Огнем и мечом. А потом расчленить и скормить собакам, — выдохнул на одном дыхании, дико вращая глазами. Даже Вельский, видавший всякое, и тот испугался, сделал шаг назад. Царь в гневе мог и посохом ненароком прибить.

Опричники, гремя амуницией, ринулись вон из полатей. На дворе вскочили на коней и понеслись в сторону Посольского приказа.

Иван Васильевич прислушался, как вдали стих дробный перестук лошадиных копыт. Все еще тяжело дыша, но, уже успокаиваясь, велел:

— Вели воеводам Воротынскому и Хворостину [4] В битве при Молодях 60 000 войско под предводительством воевод М. Воротынского и Д. Хворостинина наголову разгромили 120 000 крымско-турецкую орду Обратно в Крым смогло вернуться только 5 000 человек. Это положило предел турецко-татарской экспансии в Восточной Европе. Воевода Воротынский уже через год по доносу своих холопов был обвинён в намерение околдовать царя и во время пыток умер. Причём царь сам, своим посохом подгребал угли и советовал палачам как ловчее пытать изменника. собирать полки. Пора наказать Гирейку. [5] Девлет I Гирей. Хан Крымской орды (1512–1577) хан Крыма в 1551–1577 годах из рода Гиреев. Известен многочисленными военными походами, в основном войнами с Московским государством. Добивался восстановления независимости Казанского и Астраханского ханств, завоёванных Иваном Грозным.

— Исполню, государь.

Прав Вельский, давно назрел момент для обуздания крымчаков. А то и вовсе обнаглели. Когда Иван Васильевич с божьей помощью присоединил к Московскому царству Казанское ханство и иже с ним Астраханское, то крымчаки, вкупе с татарами и присоединившимися к ним польскими силами, двинулись на Москву. Тяжко тогда пришлось. Все южные порубежные земли были разорены, а жители, — кто не успел убечь вглубь страны, частью порублены, а частью уведены в полон. И Москва, окромя Кремля каменного, вся была сожжена. Пришлось тогда, чтобы усмирить врагов, пожертвовать Астраханью. Сам царь вышел к послам татарским в сермяге, показывая, что хан лишил его всего, что имел он до этого. Враг схлынул с Руси, но чувствовалось — ненадолго это. В разоренной и униженной Руси подняли голову внутренние враги. Иван Васильевич метался из Серпухова в Бронницы, оттуда — в Александровскую слободу, а затем в Ростов и везде железной рукой наводил порядок. Кого казнил, кого миловал, кого возвышал, а кого и отдавал на потеху опричникам. И враги притихли, уползли в щели и затаились.

И вот новая напасть.

Настроение, такое благостное с утра, испортилось, и Иван Васильевич недовольно покосился на Вельского. Только ему он дозволял говорить обо всем без утайки. За то и ценил. Его да Малюту, личного своего заплечных дел мастера. Ценил за то, что страха не ведали. Не перед ворогами, где каждый воин не должен спину гнуть, а именно перед ним, своим государем.

Вельский говорил еще что-то, но Иван Васильевич не слушал. Память увлекла в прошлое. Вспомнился случай из того времени, когда ему исполнилось двадцать лет, и он только начинал царствовать. Смутное было время, неспокойное. Ближние бояре не принимали юного царя всерьез, за спиной творили темные делишки, нисколь с ним не советуясь. Он видел их гнусные улыбки, насмешливые глаза и громкий, непочтительный говор в его присутствии. Будто и не царь он вовсе, а так, дитя неразумное. В боярской думе да на совете все кричали, орали, не обращая внимания на помазанника божьего. Тогда и родилась эта злоба и бешенство против спесивых, толстых, обрюзгших бояр. Вскоре они умылись кровавыми слезами, но все это началось не враз.

Душа его находилась в смятении, он искал способы повелевать и искал совета. Много мест посетил, прежде чем однажды оказался в Песношском монастыре. Там за крепкими стенами не первый год томился бывший Коломенский епископ Вассиан Топорков. Ранее был тот любимцем великого князя Василия Ивановича, отца Ивана, но впал в опалу. Любопытства ради решил посетить юный царь узника, на веки вечные заточенного в монастыре. Старик был совсем седым, с бородой ниже пояса и проницательными глазами, в которых, несмотря на преклонные годы и долгое заточение, не потух свет. Он спросил его тогда: «Как я должен царствовать, чтоб вельмож своих держать в послушании и повиновении?» Старик долго молчал, потом поманил царя к себе пальцем и прошептал на самое ухо: «Если хочешь быть самодержцем, не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех. Если будешь так поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в руках своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то по необходимости будешь послушен им». Понял Иван, что нашел то, что искал. Он растрогался, поцеловал старца в щеку и сказал: «Если бы отец мой и был бы жив, то и он такого совета мне не подал бы!» [6] Из воспоминаний Андрея Курбского, в начале правления Ивана Грозного ближайшего его советника. Курбский считал, что именно от сатанинского силлогизма Топоркова произошли все последующие беды.