Георгий Старков - Квартира 302

Генри закричал. От громкого крика Уолтер на секунду замешкался, и следующего удара в этой нескончаемой серии не последовало. Генри подался вперёд, резко поднимая голову и одновременно цепляясь руками за ворот плаща. Нащупав гладкую ткань под кистью, он перевёл вес направо, пытаясь сбросить ношу. Уолтер отвесил очередной тумак, но Генри его не почувствовал. Он был полностью сосредоточен на задаче – выскользнуть, убежать, победить! Он даже не сразу осознал, когда ему это наконец удалось, и он перекатился в сторону, смещаясь снизу вверх. Перед собой он видел лицо Уолтера, перекошенное, со складками морщин и чёрными порами, в глазах – красные прожилки. Сжав разбитые зубы, Генри выбросил руку вперёд. Костяшки пальцев болезненно стукнулись о хрящ.

Теперь будет мой черёд…

Генри бил, пока всё вокруг не заволокла вязкая серая субстанция, сменившая марево. Он чувствовал, как руки становятся комком крови, и как по его лицу тоже изредка проходится рука Уолтера – один раз тот попал ему пальцем прямиком в глаз, и тот немедленно перестал видеть, залившись колыхающейся краской. Он не остановился, даже утопая в серой жидкости, заполоняющей арену.

Должно быть, потеря сознания длилась недолго, потому что когда Генри пришёл в себя, кровь на руках не успела свернуться. Это было первое, что он увидел, разлепив веки. Уолтер лежал рядом и не подавал признаков жизни – впрочем, Генри слышал хриплое дыхание, со свистом вылетающее из груди. Жив. Но пока вроде угомонился. Следовало продолжать дело. Он с трудом развернулся в сторону центра арены, где Айлин продолжала путь. В первый момент испытал панический ужас – ему показалось, что Айлин дошла, стоит на самом краю последней ступеньки, и больше не нужно суеты с копьями – одно дыхание, и девушка упадёт туда, в бушующий водоём. Но это была иллюзия, ещё одна жестокая шутка утомившихся чувств. Не последняя ступенька. Ещё три. Или четыре. Она выглядела такой маленькой и хрупкой на фоне литой стали лезвий. Генри сглотнул, но слюны во рту не осталось. Горло пересохло, как папиросная бумага.

Он стал искать взглядом упавшее седьмое копьё. И довольно скоро нашёл: благо, оно недалеко укатилось. Двузубец был измазан в крови.

Не спеши, Айлин… ради Бога, не спеши…

Он подполз к копью, взял его (сто фунтов? К чёрту. Все двести, если не триста…) и направился к Орущему-Трясущемуся, волоча копьё. Дюйм, ещё, ещё. Сознание прояснилось. Дымка ушла. Но сил не прибавилось. Каждое движение отдавалось болью в спине, в ключице и в голове.

Дюйм… дюйм… дюйм…

Тихий стук каблуков. Айлин стала на ступеньку ниже. Сердце полыхнуло ноющей болью, но Генри не оглянулся. Время было дорого.

Как во сне, он сделал короткий взмах и воткнул копьё рядом с предыдущими шестью. Два острия прокладывали путь свободно. Генри заметил, что существо почернело и покрылось копотью, словно внутри его чресла разгорался пожар. Удушливый дым вырывался уже не только изо рта, но из ушей и даже из глаз. Голос охрип и стал визгливым. Монстр затрепетал, когда копьё проткнуло его, и одновременно позади охнул Уолтер. Генри закрыл глаза и пополз к восьмому копью, отталкиваясь локтями от пола, который стал скользким, как лёд. Образы людей на стенах молчали, но почему-то ему казалось, что они напряжённо следят за этой жестокой игрой. Не с состраданием, но с любопытством. Это раздражало, но, в общем-то, Генри было наплевать. Он двигался вперёд, вслушиваясь в наступившей тишине в мерный звук каблуков, ставший песочными часами.

Молодец! – взревел свет, но в его голосе не было настоящей радости. – Ты совсем близко! Ты почти дошла! Ты ведь тоже слышишь это… не так ли?

Айлин слышала. Песнь, кружащая в пространстве, исходила не из чьего-то горла, а была сама по себе. Она напоминала густой хор, но пели не сто человек и не двести, а несколько тысяч. Голоса сливались в гул, как в аэропортах, но мотив не терялся. Песнь навалилась на неё, ввергая в смятение. Она не ожидала такого. Ей сказали, её ждёт мать. Но что значит эта тысячегласная молитва, которая нарастает, собираясь взорваться восхвалениями? Это ей? Или кому-то другому? Айлин стало страшно. Но она ничего не могла поделать, не могла убрать холодную белизну (щёки наверняка уже посинели от мороза), сказать говорящему свету, чтобы он заткнулся… не могла даже остановиться. Она не принадлежала самой себе. Её украли. Она осознала это внезапно и горько. И тут же свет, который вёл её, вспыхнул и начал меркнуть. Айлин поняла, что это означает эта прощальная вспышка: самодовольный хохот победителя. Конечно, не было никакой матери, не было ничего… только озеро с поднимающимися багровыми волнами, над которыми висела она, балансируя на краю. Волны яростно бросались к ней, но не доставали, как и бешено вращающиеся острые лезвия и сердечник в центре… но, Господи, она сама готова была прийти к ним. Тело не слушалось её; разум не слушался её; ей не оставалось ничего другого, кроме как в порыве смертного отчаяния прокричать имя, которое было одно в голове.