Сергей Городников: Золотая роза с красным рубином

Семён Лыков в прищуре синих, глубоко посаженных глаз нацелил тонкий нос с горбинкой на заоблачное солнце, мысленно прикинул, что оно ещё четыре-пять часов будет опускаться к западу.

– Что ж, – заметил он сдержанно, – можно отправиться ещё сегодня.

– И поторопись! Моим именем заставляй оказывать всяческую помощь, какую сочтёшь необходимой. – И воевода, как от откушенной кислятины, скривился и признался: – Две только недели у меня. В самом крайнем случае унижусь, умолю архиепископа подождать три. Но больше он не даст мне ни дня.

Пятьдесят стрельцов на бодрых, отобранных для дальнего степного похода лошадях до захода солнца оставили далеко позади самую последнюю примету города – в зареве красного пожара неба крошечный сияющий крест на Успенском соборе. Потом за краем земли пропал и он. Дорога на восток была торной, наезженной телегами и затоптанной множеством копыт, но до остановки на ночлег они так и не встретили ни одного путника, будто где-то впереди её перекрыла разбойничья засада.

С зарёй быстро позавтракали, оседлали коней и отправились дальше. Так, за три дня скорых переходов и коротких привалов для отдыха себе и лошадям, которые устраивались, где встречалась пресная вода, они в послеобеденную жару выехали к берегам Яика. У встреченных пастухов большого стада овец узнали, в каком направлении временное стойбище тайши Дундука, и обнаружили его, когда жара уже спадала, вблизи от пологого спуска с обрывистого правобережья к речному мелководью.

Большое стойбище готовилось к возвращению табунов и всполошилось, неприязненно насторожилось при появлении русского отряда с ружьями за спинами, очевидно подозревая, что это связано с воровством скота у враждебных башкир. Лыков задержал своего украшенного на лбу белой звездой вороного аргамака у самой видной юрты, неторопливо спешился. Разминая ноги, присел и распрямился и, не теряя времени, уверенно шагнул к калмыку, который стоял у полога входа с саблей на поясе и короткой пикой в руках.

– Входить нельзя! – в смятении противоречивых чувств тихо предупредил телохранитель племенного тайши.

– Ничего я твоему тайше не сделаю.

Лыков отстранил взятого стрельцами на прицел ружей телохранителя от полога и, пригнувшись, ступил в полумрак. Старчески рыхлый тайша Дундук лежал животом на тусклом ковре, плосколицей головой на свёрнутой бараньей шкуре, а толстая старуха в пёстром замызганном наряде втирала ему в поясницу вонючий бараний жир. Лыков поморщился, но смолчал, подождал, пока старуха закончит. Укрыв спину тайши верблюжьим халатом, она, словно неодушевлённый столб, обошла незнакомца и вышла вон.

– Где Сенча? – спросил Лыков, как только они остались одни.

Дундук не ответил, кряхтя приподнялся, устроил ноги поудобней и рукой предложил Лыкову сесть напротив. Смирив нетерпение, тот последовал его примеру, сел на ковре на восточный лад.

– Спину от ветра схватило, – объяснился Дундук. – Даже в мягком седле тяжело сидеть.

– Где Сенча? – твёрдо повторил вопрос Лыков.

– Я скажу... – тайша нехотя поправил верблюжий халат. – Ты всё равно узнаешь. Не от меня, так от других. К Чёрному хану он ушёл.

Лыков непроизвольно куснул губу и нахмурился.

– А где брат его, твой младший сын, аманат воеводы?

– С ним. Только внук здесь, в стойбище. Малый ещё. А то бы и он ушёл с ними.

Тайша как будто потешался над его озабоченностью.

– Ты знаешь, где логово хана? – внешне решительно сказал Лыков.

Дундук откровенно изучал его тусклыми чёрными глазками, ответил не сразу.

– Да. Он между Чёрными и Белыми горами, в степях на востоке от Каспия. – И спросил, не скрывая ехидства: – А ты что, посмеешь отправиться к нему в гости? – После чего покачал головой, не советуя этого делать. – Так он не я. Для него гость ничто. Быстро отправит тебя в Бухару на рынок рабов.

– Ты лучше о Сенче побеспокойся, да о младшем сыне, – осадил его Лыков. – Калмыки под Чёрным ханом ваши кровные враги. – Тонкие губы его скривила холодная усмешка. – Или уже нет?

Дундук помрачнел, отяжелел, видно было, сам не раз думал о том же.

– Говорил я ему, грозил. Да где ж с ним сладить, когда он больше года сам владелец табунов. И табуны свои, и люди.

– Владельцем-то он стал на разбойных делах, – вскользь напомнил Лыков. – Но пока он православных не трогал, нам до того заботы не было. А теперь мне велено изловить его, как разбойника.

Глаза тайши скрылись за щелочками, уставились в ковёр.