Олександр Скрипник - За золотом Нестора Махна

Вася, напиши мне, как ты смотришь на то, что я здесь и что пишут из Берлина, и что пишет Б. Все подробности тебе Вася расскажет. Постараюсь, чтобы его приезд остался конспиративен. Вася, я надеюсь в дальнейшем поговорить кое о чем подробно. А теперь окажи содействие в том, чтобы сюда приехали два человека: Сав. (Савченко Василь — Прим. авт.) и Израенко. А пока все. Привет твоей супруге и всем нашим хлопцам. Да, Вася, сюда приехали Лепетченко и Бурыма, сейчас они живут дома. Пантюшка Каретник живет в Гуляй-Поле и торгует лошадьми. Я постараюсь вскорости быть в Гуляй-Поле и буду у твоих. Если ты вздумаешь приехать, то напиши об этом мне, и вообще, не теряй со мной связь. Напиши, как там живут пани и Л. К., Дмитро Фомич.

Кланяюсь всем. Даня тоже живет в Харькове. Еще раз прошу тебя, напиши обо всем подробно и окажи содействие хлопцам.

А пока будь здоров.

Твой друг Лев

(ГДА СБУ, УСБУ в Одеській області, справа № 289-т, арк. 42)

Уважаемая Софья Романовна и П. Близнюк (Софія Романівна — рідна сестра В. Зайцева, Петро Пилипович Близнюк — її чоловік — Прим. авт.).

Ваше письмо получил. Вы говорите, что смерть Василия Романовича (Зайцева — Прим. авт.) для вас неожиданное явление. Это преждевременное трагическое явление неожиданно для всех нас, с которыми он вместе жил, ел и пил вместе за одним столом.

Василий Романович всегда был замкнут и хмур по своей натуре. Мне лично пришлось наблюдать его на протяжении целого ряда лет, хотя и не всегда постоянно, но каждый год от октября-ноября 1921 г. вплоть до его тяжелых мучений после неудачного удара себя в висок, а затем с тяжелым мучением смерть. Всегда я видел в нем честного, лишь подчас с плохими наклонностями человека. Это последнее осталось в нем наследственно от сурового, подчас деспота, отца, каким был для В. Р. Роман Федорович.

С конца 1921 г. и начала 1922 г., В. Р. заметно революционизировался. Стал тверже умом и мужеством в своих рассуждениях. При всякой политической беседе не мог простить себя за участие действующим лицом в рядах деникинщины и врангелевщины.

Коренным образом отрицал петлюровщину. А за два месяца перед смертью настойчиво добивался от меня, почему я, пользующийся таким авторитетом в рядах европейских революционных анархистов, не организую террористического акта против Раковского, который повинен в расстреле ЧК наших товарищей Осипа Гофмана и Яши Алого, которых Раковский в конце августа 20 г. выслал ко мне в качестве посредников между мною и им, а когда они сели в поезд, ЧК их арестовала и расстреляла.

Когда я ему ответил, что через уничтожение левыми левых цели революции далеко не уйдут, то Василий Романович с этим согласился, но категорически заявил, что он окончательно решил, что возвращаться ему на родину незачем, так как там ему нечего делать.

После этого его заявления, я, несмотря на то, что он жил в нашей семье, меняю к нему свое отношение, т. е. до этого заявления я относился к Василию Романовичу как к человеку, случайно путающемуся в политических эмигрантских кругах, сейчас же я меняю к нему свое отношение.

Я, от которого по ряду чисто субъективных причин он менее всего мог ожидать какой бы то ни было материальной поддержки, всецело уделяю ему свое внимание. Я советую ему прожить за нашим столом еще месяц-два, но зато найти себе работу, из которой была бы польза, где бы можно было чему-нибудь научиться. Он со мной соглашается и живет у меня до 7 сентября. В то время я нашел ему место на одной фабрике в цехе механики, где все свои люди. Они встретили В. Р. с распростертыми руками, и он работал среди них до 27 сентября, а затем ушел домой и сказал мне: «Дальше я уже не могу работать, нет сил больше жить».

Когда я бросился его уговаривать, то он заявил мне, что он пошутил, что он пришел из фабрики по случаю того, что болит голова. Я уложил его в кровать и приложил к правой стороне лба компрес, с которым он лежал около часа, а затем подозвал меня и сказал, что ему легче, что он хочет ходить по комнате. Компрес был снят, я его накормил и после у нас была длинная беседа.

Василий Романович беспрерывно твердил, что он, как поэт, а он действительно поэт, пишет правду, которой нет сейчас на земле… Я его успокоил, тогда он прекратил свою болезненную тему. Но когда я его попросил, чтобы он утром 29 сентября поехал со мной в одно место, он категорически отказался, заявив, что он завтра уйдет по весьма важным делам. После было выяснено, что он в это время искал револьвер, но об этом — в следующем письме.