Евгений Салиас-де-Турнемир - Принцесса Володимирская

На другой день обе новые знакомые уже поселились в нанятом помещении. Вещи Людовики в сундуках различной формы, помещавшихся в фургоне за каретой, были внесены, и вновь нанятая молодая горничная Луиза раскладывала их по указанию новой барыни. Вещей этих, нарядов и всяких безделушек, было много, и вдобавок по ним можно было судить, какой среде принадлежит Людовика.

Тантина теперь вполне убедилась, что имеет дело с важной барыней, аристократкой из дальней страны, которую бог весть какие обстоятельства заставляют на чужбине проводить одиноко те дни, в которые обыкновенно женщина бывает окружена всей родней и друзьями. Тантину сначала почему-то немного смущало, какой веры ее полузнакомая. Ей теперь хотелось, чтобы она оказалась не протестанткой, не язычницей.

Но в тот же день Тантина могла успокоиться. Людовика из красивой шкатулки достала изящно сделанное распятие, резное, из слоновой кости на черном мраморном кресте, и, прикрепив его у стены около своей кровати, тут же повесила четки и образок Богоматери.

Только образок этот смущал Тантину: такого она еще не видала. Наименование Богоматери, которое сказала ей Людовика, показалось ей очень странным; она его и выговорить не могла:

– Notre Dame de Tchenstohovo.

На другой же день Людовика собралась съездить с визитом к епископу.

Тантина всячески уговаривала молодую женщину отложить этот визит, сделать его после, так как, по ее мнению, молодая женщина должна была соблюдать возможно большее спокойствие. Тантина объясняла Людовике, что подъехать к самому епископскому дворцу невозможно, что надо остановиться на полгоре, идти пешком до главных ворот, а затем, чтобы достигнуть апартаментов епископа, подняться по нескольким крутым лестницам.

– Такая прогулка для вас невозможна, – убедительно говорила Тантина.

– Нет, надо, надо! – упрямо повторяла Людовика. – Надо прежде съездить, надо переговорить с епископом, надо, чтобы он знал меня. Бог весть: вдруг я…

И Людовика запнулась и прибавила улыбаясь:

– Вдруг я умру, и никто не будет знать, какой и чей ребенок останется сиротою на свете.

– Полноте! – ахнула Тантина. – Как можно говорить такие вещи!

– Отчего же? – вымолвила Людовика. – Вы сами же дорогой рассказывали мне, как потеряли старшую дочь; ну, вот такое же может быть и со мной.

Но при этом Людовика так улыбалась, лицо ее было так оживленно, что, конечно, она шутила и мысль о смерти вовсе не озабочивала ее.

– Успокойтесь, милая Тантина, я вовсе не собираюсь умирать; напротив того, я собираюсь жить. Этот ребенок переменит даже мою жизнь, заставит меня жить совсем иначе: веселее и счастливее.

Несмотря на увещания Тантины, Людовика на другое утро послала просить позволения у епископа представиться ему, причем послала записку, приказывая отдать ее непременно в собственные руки прелата.

Епископ отвечал немедленным приглашением. Молодой аббат, красивый, веселый, приехал к иноземке и, называя ее madame la comtesse, несмотря на возражения Людовики, что она не имеет этого титула, часа два весело проболтал с молодой женщиной и, прощаясь, упрямо снова назвал ее графиней.

Наутро молодая женщина надела одно из лучших своих платьев – серое бархатное, вышитое золотыми листьями, напудрилась тщательно, кокетливо пришпилила к голове оригинальную шляпку того же цвета, прицепила к ней большое белое перо, падавшее до плеча, и, остановившись перед Тантиной, веселая и довольная, спросила: красива ли она?

Теперь только Тантина заметила, что действительно эта женщина, в особенности в красивом костюме, очень хороша собою. Большие черные глаза напоминали Тантине глаза тех итальянцев, которые так часто останавливались в «Золотом Льве». Но у них никогда не видала она таких черных красивых бровей, какие двумя ниточками были будто приклеены к высокому белому лбу красавицы.

Через полчаса Людовика, шагом проехав по двум-трем улицам, поднялась в своем экипаже по крутой дороге, извивавшейся по холму кругом громадного епископского замка, и остановилась на небольшой площадке. Нанятый лакей высадил ее из кареты и указал дорожку, по которой надо было подниматься к главным воротам замка.

Молодая женщина тихонько достигла в сопровождении этого лакея решетки, за которой виднелся просторный двор, окруженный высокими стенами и башнями. Среди двора виднелся храм, а около него другое здание, в котором помещался епископ. Строго готическая архитектура колоннад, портала храма, башен и дома епископа, повсюду серый и коричневый вековой гранит, кое-где увитый густым, быть может тоже столетним, плющом. Несколько огромных дубов развесили могучие ветви около епископского дома, очевидно, посаженные здесь когда-то; дубы эти были, быть может, ровесники самому дому.