Понсон дю Террайль: Испанка

Он оставил духовное завещание, которым сделал твоего отца единственным наследником в ущерб своей побочной сестре по матери. Гектор де Шамери, знавший тайну матери, глубоко возненавидел это дитя позора. Теперь, любезный сын, ты поймешь жестокое мщение этой женщины. Вскоре после этого я родила твою сестру. Пять лет спустя вдова де Шамери умерла; отец твой поехал на ее похороны и вступил во владение поместием Оранжери, которое Гектор де Шамери оставил своей матери в пожизненное владение.

В это самое время тебя похитили у меня, и с тех пор я считала тебя умершим.

Я написала твоему отцу об этом страшном несчастии, но получила на это весьма сухой ответ, что меня крайне поразило. Через месяц он воротился, и я с ужасом увидела, что он совершенно поседел. С этого-то дня он и сделался угрюм и молчалив и совершенно отделился от нас.

Перед кончиной маркиз был болен всего одну неделю ив продолжение этого времени никого не впускал в свою комнату. Но вчера утром священник, причащавший его, упросил допустить меня к нему.

— Марта, — обратился он ко мне, — в предсмертный час я тебя прощаю.

— Боже мой, — вскричала я, — что же я сделала, в чем вы меня прощаете?

Дрожащей рукой он вынул из-под подушки пожелтевшую бумажку и подал мне ее. Это было письмо вдовы де Шамери, написанное ею к твоему отцу за два дня до смерти. Вот содержание его:

«Любезный кузен! Сын мой назначил вас единственным наследником. Вот причина, побудившая его сделать это завещание: он хотел лишить наследства молодую девушку, которая, теперь могу признаться, есть мое собственное дитя. Я надеюсь, любезный кузен, что вы сделаете что-нибудь для этой девушки, которой я, к несчастию, оставляю очень мало, в особенности если вы узнаете, что Гектор любил вашу жену и что не вам, а своей дочери оставил он сто тысяч ливров дохода.

Маркиза де Шамери».

Итак, в глазах твоего отца я сделалась преступною женщиною, а сестра твоя — дитя нравственного преступления. Однако мое отчаяние и вопли тронули твоего умирающего отца: он начал сомневаться в своем предположении. «О, прости, прости меня! — прошептал он. — Не оплакивай твоего сына: он не умер; я сам похитил его потому что я считал тебя преступной, и мне хотелось, чтобы он никогда не узнал проступка своей матери и чтобы не пользовался богатством, которое приобрел но постыдными средствами…» Теперь же, милый сын мой , я прошу тебя немедленно вернуться к нам… твоя мать, которая шестнадцать лет оплакивала тебя, умоляет тебя об этом».

— Черт побери, — проговорил Рокамболь, дочитав письмо до конца, — преинтереснейшая история!

Затем он прочел еще несколько писем и записок, из которых узнал подробности похищения молодого юнги и удостоверился в том, что это есть тот самый человек, о котором говорил сэр Вильямс в своей записной книжке.

Затем он собрал все бумаги, положил их в жестяную сумку, надел ее на себя, опоясался кушаком, заложил за него два пистолета и кинжал и, видя берег Франции, недолго думая, со всего размаха бросился в море и поплыл к берегу.

В Париже во вторник, на масленой неделе, на бульваре Сен-Мартен народное гуляние было в полном разгаре. Повсюду расставлены были балаганы, качели, карусели и т. п.

— Пожалуйте, господа, пожалуйте! Здесь можно видеть О'Пенни, татуированного начальника индейцев, которому враги выкололи глаза и отрезали язык. Пожалуйте скорей! — так кричала молодая цыганка, выплясывающая болеро на балконе одного из балаганов.

В числе любопытных зрителей, собравшихся около этого балкона, стоял отлично одетый молодой человек.

Как видно, и он заинтересовался словами цыганки, потому что лишь только она удалилась с балкона, он тотчас же вошел в балаган.

Посредине сцены стояло большое кресло, на котором восседал О'Пенни с голыми ногами и туловищем, испещренными красными, синими и зелеными наколками, с полуоткрытыми глазами и продетым в верхней губе кольцом.

Молодой человек внимательнее всех рассматривал мнимого дикаря; наконец подозвал к себе содержателя балагана, который рассказывал почтеннейшей публике биографию главы австралийского правительства.

— Ваш дикарь понимает по-английски?

— Как же, понимает, — отвечал балаганщик с достоинством.

— Сэр О'Пенни, — обратился молодой человек к дикарю по-английски, — на каком корабле вы прибыли в Европу? На «Фультоне», «Стойком» или «Фаулере»?

При последнем слове О'Пенни сильно вздрогнул. Выйдя из балагана, молодой человек шепнул на ухо цыганке: