Саймон Скэрроу - Орел-завоеватель

— Что ж. Интересно, что оставил тебе Бестия.

— Не имею ни малейшего представления, командир, — смущенно прочистив горло, пробормотал Катон.

— Ясное дело, что не имеешь. Я и сам в жизни бы не подумал, что старина Бестия способен на такой жест. Вроде бы уж он-то всегда был на виду, весь как на ладони, но сколько я ни служу под орлами, ни разу не слышал, чтобы он расчувствовался. Видать, парень, ты произвел на него сильное впечатление.

— Наверное, так, командир. Но мне трудно в это поверить.

Макрон задумался, и покачал головой:

— Знаешь, мне тоже. Не сочти за обиду, но ты никак не соответствуешь его представлениям о настоящем солдате. Честно признаюсь, я и сам-то далеко не сразу сообразил, что ты не просто долговязый дуралей с головой, забитой ерундой, вычитанной в разных книжках. Хоть ты лопни, но вид у тебя не солдатский.

— Так точно, командир, — хмуро отозвался юноша. — Но я приложу все старания, чтобы выглядеть как надо.

— Да не переживай ты, парень. Главное ведь не как выглядеть, а кем быть. А ты заправский убийца, это точно. Я ведь видел тебя в бою.

При слове «убийца» Катон невольно поморщился, ибо в его понимании оно звучало вовсе не хвалебно. «Солдат» — другое дело, это слово, означающее одну из цивилизованных профессий, пусть даже эта профессия требует умения убивать. «Убийца» — это некто звероподобный. Чуждый высоких целей и моральных ценностей. Дикие варвары, живущие в сумраке германских лесов, — вот они прирожденные убийцы. Убивают просто в силу своей кровожадности, этим и объясняются их постоянные междоусобные распри. Впрочем, напомнил себе Катон, внутренние распри в не столь уж далеком прошлом раздирали и Рим, но с установлением императорской власти угроза гражданской войны практически миновала. И теперь римская армия сражается с высоконравственной целью приобщения погруженных во мрак невежества дикарей к ценностям цивилизации.

А что представляют собой эти бритты? Что они за люди? Убийцы или в каком-то смысле тоже солдаты? Из головы у него не шел меченосец, покончивший с собой на ристалище. Этот человек был истинным воином и атаковал с яростью прирожденного убийцы. А акт самоуничтожения указывал на фанатизм — качество, которое казалось Катону пугающим. Пожалуй, это соприкосновение с варварами и их миром должно стать для Катона еще одним подтверждением непреложной правильности и абсолютнейшей превосходности того пути, которым следует Рим. Несмотря на засилье корыстных, циничных политиканов, Рим в конечном счете являлся носителем порядка и прогресса, подлинным маяком для многочисленных народов, прозябающих во мраке варварства и невежества.

— Все переживаешь из-за своего проигрыша? — по-своему истолковал задумчивость юноши Макрон.

— Никак нет, командир. Мне вспомнился тот бритт.

— А вот я его почитай что забыл. Потому как поступил он глупо, тут и рассуждать нечего. Я бы понял его, обрати он свой меч против нас и попытайся прорваться. Но убивать себя — дурь, да и только.

— Тебе видней, командир.

Они дошли до лекарского шатра, отмахнулись от насекомых, вившихся вокруг горевших над входом масляных ламп, и, нырнув под полог, вошли. Сидевший за столом, сбоку от входа, помощник лекаря провел их вглубь, туда, где размещались раненые командиры. Каждому центуриону отводилась пусть небольшая, но отгороженная личная клетушка, с походной койкой, боковым столиком и горшком. Отдернув занавеску, дежурный жестом пригласил их войти, и Макрон с Катоном бочком протиснулись к узкой кровати, на которой покоилось прикрытое полотном тело главного центуриона, встав по обе стороны от нее.

Некоторое время они стояли молча, а потом помощник лекаря обратился к Катону:

— То, что он поручил передать тебе, находится здесь, под кроватью. Я пока ненадолго оставлю вас, а вы уж тут сами разберетесь.

— Спасибо, — тихонько отозвался Катон.

Занавеска снова задернулась, санитар вернулся к своему столу. Было тихо, только где-то внутри палатки слышались слабые стоны да снаружи приглушенно рокотал лагерь.

— Ну что, будешь смотреть или мне взглянуть? — спросил Макрон, невольно понизив голос.

— Прошу прощения?

Макрон большим пальцем указал на главного центуриона.

— Прежде чем старый товарищ обратится в дым, я должен последний раз взглянуть ему в лицо. А ты как?

Катон нервно сглотнул.

— Давай.

Макрон наклонился и осторожно отогнул полотняную простыню, открыв Бестию до обнаженной, густо поросшей седыми волосами груди. Ни тот ни другой никогда не видели главного центуриона иначе как одетым по полной форме, и плотный, вьющийся, напоминающий шерсть волосяной покров на его теле удивил их обоих. Какая-то добрая душа уже прикрыла глаза главного центуриона монетами для уплаты Харону за перевоз через реку Стикс в загробный мир. Рана, ставшая в конечном счете причиной его смерти, была промыта, но даже при этом разрубленное до кости лицо являло собой далеко не самое приятное зрелище.