Евгений Шалашов - Десятый самозванец

— Ну, никак Тимоша в старшие подьячие выбился! — восторженно произнес Костка. — Ну, молодец! Ну а там, глядишь, в дьяки выйдешь.

— В дьяки-то вряд ли, — вздохнул Акундинов. — Патрикеев-то, боярин, нынче у государя в остуде. А так… — задумался он, — кто его знает.

— Ну, так кончится остуда-то, — утешил друг. — Глядишь, станет он у государя опять в милости. Да и какая у боярина-то остуда? При деле, при месте. Никто ни шапки его соболиной не лишал, ни места в приказе. Ха… Так что будет Танькин крестный во власти — и тебя не забудет. Эх-ма, — вздохнул Костка, — вроде не хотел я и пить-то, но за-ради такого дела… У тебя есть чего?

— Ну, кое-что для аппетиту… — хитро ухмыльнулся Акундинов, доставая маленькую скляницу не больше шкалика.

— Ну а чего тут пить-то? — разочарованно сказал Конюхов, но за чарками сбегал.

Скляницы хватило аккурат по половинке чарки.

— Ну, Тимофей! — поднял Костка тост. — За то, чтобы быть тебе дьяком!

Акундинов скромно потупился, но подумал: «А чем черт не шутит? И впрямь — почему бы дьяком-то не стать? Тот же боярин Патрикеев, прежде чем начальником Новой четверти стать, и в дьяках успел побывать, да и в приказных хаживал. Чем это я хуже?»

— Скляница-то такая хитрая откуда? — поинтересовался Костка, рассматривая посудину. — На аптекарскую похожа.

— Ну, так она аптекарская и есть! — хохотнул Тимоха. — Мне ведь за что старшинство-то дадено? За то, что накрыли кабак, который мимо казны торговал.

— Слыхал, — кивнул Костка.

— Ну вот, — принялся объяснять Тимофей. — Ту-то водку, что в кабаке нашли, вылить пришлось…

— Вылить?! — в ужасе встрепенулся Конюхов. — Это как — вылить?

— Да так, — повел плечами Тимофей. — Боярин приказал — вылить. Мы поохали да и вылили. Да и водка-то — дрянь, на табаке настоянная, — сморщился он. — Но все равно, виновен целовальник-то. Он же, подлец, крест целовал, что торговать будет честно да все доходы в казну отдаст. Ну а сегодня, по государеву указу, велено было энтого кабатчика водить по Москве, а на шею ему скляницы малые с водкой привязать. Весь день водили! Ну а потом отвели на торг да там тридцать батогов и всыпали. Теперь он, коли жив останется, в Сибири будет медведям водку продавать!

— А скляницы, стало быть, себе? — понятливо кивнул Костка. — Ну а чего же взял-то так мало?

— Так ведь я не один там был.

— Ну, — грустно вздохнул Конюхов, — не хрен было и вообще брать. Только в нюх попало…

— Недолго и сходить, — хмыкнул Тимофей, оставляя ложку.

— Ну, так я — мигом, — встрепенулся Костка, с готовностью вскакивая из-за стола. — Токмо — ты денежку-то дай, а не то за бесплатно даже нашему брату только «вторака» нальют, сволочи.

— Знаю, как — мигом, — усмехнулся Тимофей. — Уйдешь в кабак, так и припрешься к утру — без водки, с мордой побитой. Нет уж, сам схожу.

Да и чего не сходить? Уж кто-то, а Акундинов по должности своей знал, что казенных кабаков на Москве — как блох на худой собаке. А как же иначе, если половина дохода в казну идет от водки?

Неподалеку от дома был такой кабак, про который он точно знал, что хозяин никогда не доливает водку водой да не настаивает ее на той иноземной травке, табаком именуемой, от которой потом два дня болит башка. Ну, то, что целовальник приторговывает не только казенной, но и самодельной водочкой, — всем известно. А кто же не без греха? Целовальник, однако, был умен, потому ни разу не попадался.

Кабак был хорош еще и тем, что имел совсем низенькое крыльцо. Правильно — с высокого-то и навернуться недолго да шею сломать. А там — объясняйся излишний раз с приказными из Разбойного приказа да с плачущими родственниками.

Миновав длинные сени, [22] Сени — в деревенских избах и в городских домах в старое время: помещение между жилой частью дома и крыльцом. заставленные пустыми бочками, и пройдя внутрь, Акундинов осмотрелся — нет ли кого из знакомых, к кому бы подсесть да похвастать новым чином? Но за длинным, ничем не покрытым, зато отскобленным до белизны столом, уставленным разными бутылками, заедками и закусками (в зависимости от кошелька), таковых не было. Были тут либо крестьяне из зажиточных, что приезжали в Первопрестольную по торговым делам, купцы, зашедшие порассуждать все о тех же делах, да стрельцы, свободные от караула.

Целовальник, завидев подьячего из Новой четверти, заулыбался и закивал так, что того и гляди, башка оторвется.

— Милости просим! — заворковал кабатчик так радостно, как будто встретил лучшего друга.