Богдан Сушинский: Саблями крещенные

— Что вы предлагаете? — горделиво спросил кавалерист. — Позорно бежать от этих трусливых идальго?

— Деликатно спрячьте их за холмы! Этого будет достаточно.

Ядро упало в нескольких метрах от них, вышвырнув из седел сразу троих французов. Взрыв его осыпал головы Гяура и лейтенанта пылью, словно пеплом.

— Вы правы, полковник, — великодушно согласился командир драгун, проследив, как второе ядро вспахало склон возвышенности. — Вся эта суета под стволами орудий совершенно бессмысленна.

Новый, лишь пять лет назад возведенный немецкими мастерами на берегу неприметной речушки, замок графа Оржевского был выстроен по всем канонам прусского фортификационного искусства — с узкими толстостенными бойницами, мрачными крытыми переходами, двухэтажным каменным подземельем и опоясанным галереями внутренним двором. Северная часть этого двора, отгороженная ажурными каменными арками, служила своеобразной ареной, на которой Оржевский, как в старые добрые времена, устраивал рыцарские турниры, которые сам он предпочитал называть «поединками чести».

В большинстве случаев это были обычные тренировочные схватки, в которых не раз принимал участие и сам граф, слывший первоклассным фехтовальщиком и непревзойденным рубакой, но любому другому оружию предпочитавший теперь уже вышедшую из моды боевую секиру. Однако случалось, что специально для гостей он выпускал захваченных в плен воинов — шведов или германцев. Пробовал даже казаков, но те отказывались драться «на потеху ляху», предпочитая быть посаженными на кол, чем поднять руку на единоверного брата-запорожца.

— Обратите внимание, князь, на того воина, что невозмутимо стоит слева от нас. Это германский рыцарь Керлоф. Я специально нанял его, чтобы время от времени вспоминать, как следует держать в руках саблю или секиру.

— Знаменитый гладиатор графа Оржевского, — сдержанно кивнул Оссолинский, не отводя взгляда от огромной фигуры саксонца, облаченного в серебристый панцирь и прикрытого красным прямоугольным щитом. — Слышал о нем, слышал…

— Потомок знатного рыцаря-тевтонца. Сражаясь с ним, я и сам чувствую себя воином князя Витовта на Грюнвальдском поле.

— Только не вспоминайте здесь о Грюнвальдском поле… — с романтической грустинкой в голосе возмутился коронный канцлер. — В памяти его следует возрождать не на турнирных аренах, и совсем по другому поводу.

Холеное, слегка лоснящееся белесое лицо Оссолинского еще только вспахивалось первыми бороздами морщин. Однако этот плуг лет и горечи врезался в его тело основательно. И, судя по всему, безжалостно.

Тем временем воины — саксонец и поляк — сошлись и, вслед за жестами приветствия, обменялись первыми ударами секир. Однако сразу же чувствовалось, что удары были несильными и показательно меланхоличными. Воины понимали, что должны не побеждать, а… развлекать, к тому же они совершенно не ощущали друг к другу ни откровенной вражды, ни скрытого соперничества.

Оссолинский взглянул на спускающийся за квадрат двора небольшой, занавешенный черновато-багряной тучкой, полукруг солнца. Он зря терял время, которое мог посвятить куда более важным делам, нежели созерцание этого «петушиного» боя. Два часа тому граф под большим секретом сообщил ему, что король отправился на поиски Скалы Волхвов, то есть ступил на легендарную «тропу Стефана Батория». Оссолинский тотчас же попросил послать к монарху гонца, который бы уведомил о его, канцлера, прибытии. Однако время шло, а — ни гонца, ни короля.

Двое слуг графа принесли небольшой столик, удачно помещавшийся в специально предназначенной для него нише, в галерее между канцлером и Оржевским, и поставили на него кувшин с вином и поднос с небольшими кусками жареной говядины.

Резко потянувшись к наполненному бокалу, граф вдруг прервал движение и болезненно схватился за левое предплечье. Канцлер уже знал, что, скрытая под широким рукавом куртки рана эта, доставшаяся ему вместе со стрелой ошалевшего от атаки татарина, кровоточила, гноилась и причиняла Оржевскому душевные и физические страдания. Однако все что он мог сделать для старого рубаки, так это — сочувственно взглянуть на него.

— Чертов немец-лекарь твердит, что придется вскрывать эту рану еще раз, — почти простонал граф. — Стрела оказалась то ли отравленной, то ли просто вымоченной бог знает в чем. А полковой лекарь, который вытаскивал ее, не догадался сразу же прижечь рану каленой сталью.