Богдан Сушинский: Саблями крещенные

— И вечную вас, Лили.

— Когда вы впервые появились в пансионе маркизы Дельпомас, я с ужасом подумала, что имею дело с обычным обольстителем. Даже не предполагала, что у нас все может сложиться настолько серьезно.

— Видит это небо, с двумя лунами в поднебесье, что до встречи с вами я был именно тем, о ком вы подумали с ужасом.

— Нет, вы действительно коварный обольститель, — бисером рассыпался по лунной дорожке завораживающий смех Лили. И сразу же таинственно заскрежетала стальная дверь сторожевой башни, расположенной рядом с их залом.

— Все спокойно, баронесса?! — донесся голос начальника охраны Отто Кобурга.

— Мы пока еще не в осаде, лейтенант.

— Пока еще нет, — бесстрастно согласился начальник охраны, — хотя в окрестностях замка бродит целая орда врагов.

— Вам не страшно в этом замке, Лили? — спросил д’Артаньян, когда дверь за Кобургом со страшным скрипом закрылась.

— Не скрою, иногда страшно. И в то же время… романтично. Он весь наполнен духами предков Вайнцгардтов. Разве вы не ощущаете этого?

— Кажется, начинаю ощущать…

Д’Артаньян прислушался к тишине зала и к пульсирующему дыханию Вселенной. Она права: весь замок, вся эта ночь находится во власти духов. Они здесь, они присутствуют при их поцелуях, завидуют их нежности.

— Иногда мне кажется, что замок — тоже живое существо, со своей памятью, своей душой.

— Очевидно, так оно и есть.

— В таком случае, он слышит нас.

— Не опасайтесь, замок — наш союзник.

По ту сторону реки, в небольшой полузатопленной рощице, пророчествовала, глядя на лунное небо, неожиданно прозревшая в своем птичьем инстинкте сова. Голос ее, как голос любой провидицы, был проникнут отчаянной тоской одиночества и безнадежности.

Прямо в окно, у которого лежали Шарль и Лили, неслась, рассыпаясь на мелкие созвездия, огромная комета, и двое влюбленных прижались друг к другу в таком мистическом страхе, словно вместе с небесной гостьей должна была догореть если не вся их жизнь, то уж, во всяком случае, их любовь.

— А ведь знаете, именно в этой постели я и была зачата, — неожиданно прошептала Лили.

— Невероятно, — улыбнулся д’Артаньян, осторожно снял голову баронессы со своей груди и, положив рядом с плечом, наклонился над ней.

— Это действительно кажется невероятным, а потому — святая правда.

— Но ведь здесь — не Саксония, насколько я смыслю в существующем переделе мира. Вы же всегда считали себя саксонкой.

— И продолжаю считать. Но так уж сложилось. Мои родители обвенчались в ближайшем городке и первые два года совместной жизни провели здесь, в замке Вайнцгардт. Поэтому-то я и была зачата на нашем Божественном Ложе.

— И мать призналась вам в этом?

— Что вы! Она была слишком нерешительной для того, чтобы откровенничать со мной на подобные темы. А я — слишком маленькой, чтобы провоцировать ее на подобные откровения. Она умерла очень рано.

— Простите, Лили. Мне тоже не следовало… провоцировать вас.

— И все же вам любопытно: откуда я знаю об этом? Каким образом открылась мне сия греховная тайна?

— В общем-то, да.

— Чувствую. Да-да, чувствую. Какое-то предчувствие, какой-то внутренний голос подсказывают, что зачатие мое происходило именно здесь, на этом ложе.

Д’Артаньян сдержанно, снисходительно рассмеялся. Ему так же не хотелось обидеть Лили, как не хотят обидеть неосторожным недоверием расфантазировавшегося ребенка.

— Разве такое невозможно чувствовать? — все же обиделась Лили. — Тем более что они действительно спали на нашем ложе. Это единственная комната, которая была отведена им.

— Тогда — конечно, тогда можно не сомневаться, — вновь едва заметно улыбнулся д’Артаньян. Признавая ее правоту, он не знал теперь, какие же почести отдавать этому ложу.

— Так что мне совершенно не страшно, если то же самое произойдет здесь и со мной. Если я вдруг зачну.

— Но, баронесса!..

— Не пугайтесь, мой храбрый мушкетер. Мой женский, материнский крест никоим образом вас не обременит.

— Но это в самом деле слишком серьезно.

— Я уже все решила для себя и ясно осознаю: мне совершенно не страшно.

— Жизнь не кончается этой ночью, Лили. Вы понимаете меня?

— Возможно, что и понимаю, Шарль, — прижалась к нему девушка, обхватывая руками шею. И в то же мгновение д’Артаньян ощутил жар ее пылающих ног. — И все же вам лучше самому объяснить, почему вы решили выразиться именно так, граф.

— Только потому, что обязан напомнить вам о коротком девичьем веке.