Василий Веденеев - Бальзам Авиценны

Вместе с капитаном Генерального штаба Федором Андреевичем Кутергиным делил тяготы походного быта унтер из старослужащих Аким Епифанов, на котором лежала обязанность сохранять геодезические инструменты, помогать при съемках местности и за отдельную плату решать хозяйственные дела офицера. Почти саженного роста, сивоусый Аким был незаменимым помощником и мастером на все руки. Он почти не брал в рот хмельного, но раздражал капитана неуемной страстью к нюхательному табаку, который таскал в самодельной табакерке, вырезанной из березового нароста, да могучим храпом по ночам – иногда волею судеб им приходилось ночевать в одной комнатке почтовой станции. Но на такие мелочи Федор Андреевич быстро перестал обращать внимание.

Оренбургский генерал-губернатор принял Кутергина радушно. Прочитав предъявленные им бумаги, он небрежно отложил их на край стола и долго расспрашивал о последних столичных новостях, вспоминал знакомых, состоявших на военной и статской службе. К немалому удовольствию Федора Андреевича, обожавшего итальянскую оперу и ради этого увлечения даже изучавшего итальянский язык, генерал тоже оказался меломаном, и они почти по-приятельски обсудили музыкальные новинки сезона, о которых губернатор был только наслышан.

На прощание генерал пригласил Кутергина на обратном пути погостить у него и пообещал:

– Я дам вам в помощь толкового офицера. И прикажу подготовить письмо к коменданту форта. Получите его завтра в моей канцелярии. А теперь, голубчик, прошу извинить, дела! С превеликой радостью поболтал бы с вами еще, но, как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают.

На другой день капитан получил в канцелярии генерал-губернатора обещанное письмо к коменданту форта и познакомился с выделенным ему в помощь офицером. Им оказался чистенький румяный блондин в чине поручика.

– Николай Эрнестович фон Требин, – представился он. – Вместе со мной к вам прикомандирован один нижний чин.

Держался фон Требин просто: не заискивал перед столичной «штучкой», но и не панибратствовал. О себе он сообщил, что мечтает поступить в Николаевскую инженерную академию и надеется выдержать конкурс.

Родом он из остзейских немцев, учился в Санкт-Петербурге, а служить в Оренбург попросился сам.

– Там, – Николай Эрнестович показал на юго-восток, – Россию ждет великая будущность. Кавказская война, наверное, скоро закончится, а здесь все еще только начинается.

– Да, насчет Кавказской войны вы правы, – кивнул Федор Андреевич. – Она слишком затянулась.

– Вам доводилось бывать на Кавказе?

– Награжден медалью «За покорение Чечни и Дагестана».

– Значит, бывали в деле? – Фон Требин еще больше разрумянился, глаза у него загорелись. – Участвовали в пленении Шамиля?

– Должен вас разочаровать, – улыбнулся Кутергин, видя искреннюю горячность собеседника. – Этой медалью награждались все участники военных действий против горцев на левом фланге кавказской линии. В деле мне бывать довелось, но в пленении Шамиля и взятии аула Гуниб я не участвовал.

– Все равно, Федор Андреевич, сколько вы уже успели: воевали на Кавказе, закончили Академию Генерального штаба… А мне пока удалось сделать так мало.

Кутергин промолчал. Может быть, счастье фон Требина как раз и заключается в том, что он никогда не лазил по скалам и не продирался с ружьем в руках через страшные леса Чечни, не слышал свиста пуль горцев и не видел, как сверкают их острые кривые шашки. Воевать с мюридами Шамиля совсем несладко! На Кавказе даже для заготовки дров частенько приходилось посылать хорошо вооруженные команды, не говоря уже о рубке леса при прокладывании просек. Недаром некоторые русские полки получали в знак отличия красные отвороты на сапоги, символизирующие битвы по колено в крови! Страшная память для потомков…

Из Оренбурга отправились уже вчетвером: с поручиком прибыл шустрый рябоватый солдат по фамилии Рогожин. Так Кутергин стал начальником маленькой партии.

Офицеры ехали впереди, на бричке. Следом пылила телега с геодезическим инструментом, унтером и солдатом на передке.

С каждым днем становилось все теплее потом стало просто-таки жарко. Слякотный Петербург с пронизьвающими ветрами, снег с дождем, раскисшие российские дороги – все это казалось таким далеким, словно привиделось во сне.

Первое знакомство с фортом вызвало у Федора Андреевича разочарование: он увидел приземистые серовато-желтые строения, обнесенные стеной с воротами и вышками для часовых. Ворота распахнулись, и повозки вкатились во двор, одновременно служивший плацем. Со всех сторон его обступали вплотную прилепившиеся к стенам домики с плоскими крышами и узкими террасами. Крыши домиков служили помостом для часовых, расхаживавших вдоль стен, и площадками для пушек. На высоком шесте обвис выгоревший на солнце флаг.