Бен Кейн - Дорога в Рим

— В зале, — удивилась девушка. — Хотела своими глазами увидеть, что Цезарь убит.

Брут поморщился.

— Я взял бойцов, чтобы унести его тело. Воздать почести.

Ромул вдруг обозлился.

— Поздновато, — буркнул он. — Чем отвлекать Антония, лучше бы Цезаря прикрыл.

— Как ты смеешь? — возмутился Брут. — Думаешь, все так просто?

Ромул от гнева даже позабыл о сословной разнице.

— Да неужели? Может, ты заодно расскажешь, как присягать правителю на верность, а потом его убивать?

Губы Брута побелели от ярости.

— Благодари богов, что ты брат Фабиолы! Иначе бы я с тобой не разговаривал! Цезарь стал тираном! Он презирал Республику!

— Цезарь покончил с годами вражды и гражданских войн! — бросил Ромул, не в силах скрыть презрение к нобилю: Бруту ведь не занимать силы и мужества, зачем он поддался наветам Фабиолы? — Цезарь привел бы Рим к процветанию, и ты это знаешь! Ты ведь клялся ему в верности!

— Ромул, — шагнула вперед Фабиола. — Перестань.

Юноша в гневе на нее даже не глянул. Он подозревал, что лишь вымещает на Бруте часть своей злобы на Фабиолу — и на себя, — но не мог остановиться.

— Ты себя воином считаешь? Да ты трус!

— Ничтожество! — взъярился Брут. — Бывший раб!

— Ничтожество? Да я хотя бы защищал Цезаря! А ты даже кинжал в него побоялся всадить!

Брут, побагровев, ткнул в него пальцем.

— Прикончить мерзавца! И его дружка тоже!

Гладиаторы, плотоядно ухмыляясь, подступили ближе. Их не заботило, что за люди перед ними.

— Он мой брат! — крикнула Фабиола.

— Мне плевать! — прорычал Брут, на шее которого вздулись вены. — Чтобы всякая падаль оскорбляла нобилей? Зарвавшиеся подонки долго не живут!

— Фабиола, отойди! — бросил Ромул.

— Нет! — Фабиола умоляюще протянула руки к любовнику. — Успокойся, любовь моя! Тиран убит, зачем нам еще кровопролитие?

— Да ты послушай, что говоришь! — Озверев, Ромул обернулся к сестре. — Какой «тиран»? Тебе-то что до политики? Ты хотела одного: отомстить насильнику, который надругался над матерью!

Брут побледнел.

— Это правда?

Фабиола гордо расправила плечи.

— Да! Потому-то я тебя и выбрала из остальных придурков, что не вылезали из Лупанария.

Брут удивленно замер.

— Это я тебя выбрал…

— Сначала. А уж потом все стало по-моему. Через тебя мне открывался путь к Цезарю, и я уж постаралась, чтобы ты предпочел меня другим!

Брут поднял руку, словно защищаясь от ее слов.

— Нет, — пробормотал он. — Ты лжешь.

— Зачем бы мне? — бросила Фабиола. — Только мечты о мести и спасали меня от безумия, когда я спала с тысячами таких, как ты. И в Цезаре я тоже не ошиблась!

Брут отпрянул, ошеломленный признаниями Фабиолы.

И вдруг события замелькали с удвоенной скоростью.

Гладиаторы бросились на Ромула с Тарквинием — четверо против двух, с мощным оружием, они не рассчитывали на отпор. Фабиола, в перепалке с Брутом выступившая вперед, теперь оказалась между противниками, и Ромул в отчаянии ринулся к ней, чтобы убрать с дороги, однако, оттаскивая девушку в сторону, он открылся для удара. Тарквиний скользнул к нему, безостановочно вращая секиру; трое нападающих остановились, и лишь четвертый, пользуясь уязвимостью Ромула, ударил юношу в грудь умбоном щита. Удар, нанесенный с размаху и на бегу, опрокинул Ромула на землю. Он, задохнувшись, остался лежать, бессильно глядя на то, как мирмиллон, удовлетворенно хмыкнув, отводит руку для удара.

— Нет! — закричала Фабиола, бросаясь перед Ромулом.

Всю оставшуюся жизнь Ромул будет помнить, как тело сестры выгнулось в воздухе и острие меча, пройдя между ребрами, вонзилось ей в бок. Брызги крови полетели ему в лицо, тело Фабиолы рухнуло на него мягким грузом и бессильно затихло. Ромул даже не сразу понял, что произошло, и лишь спустя миг его захлестнула горечь потери: обхватив тело сестры, он взвыл от боли, даже не вспомнив, что мирмиллон собирался его прикончить. Откуда-то неслись крики — их он тоже не слышал.

— Ромул, — донесся до него мягкий голос Тарквиния. — Отпусти ее. Сядь.

Ромул, как во сне, повиновался. Тело Фабиолы, кем-то сдвинутое, теперь лежало у него на коленях; лицо сестры хранило прежнюю красоту, только губы бессильно разомкнулись, а синие глаза глядели тускло и безжизненно — мертвым взглядом.

— Зачем? — прошептал Ромул. — Зачем ты это сделала?

— Ты — ее брат. Единственная родная душа. Ведь ты и сам поступил бы так же.

— Конечно.

— Вот так-то. — Тарквиний обнял его за плечи. — Женщина. А сердце — как у львицы.