Эмма Орци - Во имя любви

Вдруг одна из мегер с торжествующим хохотом сорвала с ее шеи кружевной шарфик. Это послужило сигналом для дальнейших оскорблений, посыпалась площадная брань. Закрыв руками уши, девушка неподвижно замерла: казалось, она не страшилась вызванного ею самой извержения вулкана, но вот жесткая, сильная рука одной из мегер ударила ее прямо по лицу. Эту наглую выходку приветствовал дружный взрыв одобрения. Тут молодая девушка, казалось, потеряла самообладание.

— Помогите! — закричала она. — Убивают! Убивают! Гражданин Дерулед, спасите!

С полдюжины рук ухватились за ее юбку, но в этот момент распахнулась дверь, и кто-то сильной рукой схватил девушку за руку и втащил на лестницу. Она слышала, как захлопнулась тяжелая дверь, за которой раздавались проклятия, подобные крикам из Дантова ада. Своего спасителя девушка не могла рассмотреть: комната, в которую он ее втолкнул, была едва освещена.

— Идите наверх, все прямо, там моя мать! — раздался над ней повелительный голос.

— А вы?

— Постараюсь удержать толпу, или она ворвется в дом.

Девушка повиновалась. Она поднялась наверх и, поспешно толкнув указанную дверь, вошла в комнату.

Все последовавшее затем показалось ей сном. Она слушала ласковые, успокаивающие слова старушки, которая что-то говорила о Деруледе, об Анне Ми, о конвенте, но более всего о Деруледе. Голова у нее сильно кружилась, в глазах стоял туман, и наконец она потеряла сознание.

Когда молодая девушка очнулась, на душе у нее было как-то особенно хорошо, она не сразу сообразила, что находится под кровом Деруледа и что он спас ей жизнь.

Итак, Жюльетта де Марни очутилась в доме человека, мстить которому она десять лет тому назад поклялась перед Богом и стариком отцом. Лежа на мягкой постели в уютной комнате гостеприимного дома, она вспоминала всю свою жизнь со смерти старого герцога, пережившего своего сына лишь на четыре года.

Какой одинокой она себя чувствовала, когда восемнадцати лет вступила в монастырь! О своей клятве она никогда никому не говорила, кроме своего духовника, который, несмотря на всю свою ученость, мало понимал условия мирской жизни и совершенно растерялся, не зная, что посоветовать своей духовной дочери. Пришлось прибегнуть к архиепископу: он один мог освободить Жюльетту от страшной клятвы. Архиепископ обещал всесторонне рассмотреть это «дело совести». Мадемуазель де Марни была богата, и щедрый дар на добрые дела, по его мнению, мог быть угоднее Богу, чем выполнение подобной клятвы, притом же вынужденной. Жюльетта нетерпеливо ожидала его решения, но архиепископ не торопился, а в это время во Франции вспыхнула революция. Тут уже архиепископу было не до Жюльетты: ему пришлось поддерживать развенчанного короля и напутствовать его перед смертью, а затем и самому готовиться к ней. Во время террора монастырь урсулинок был разрушен, сентябрьские убийства 1792 года ознаменовались казнью тридцати четырех монахинь, которые с радостью взошли на эшафот.

Жюльетта, каким-то чудом избежав этой участи, жила в уединении со своей старой кормилицей, верной Петронеллой. Смерть архиепископа она сочла указанием свыше, что ничто в мире не может снять с ее души ужасную клятву. Тем временем все ее приданое, все родовые поместья де Марни были захвачены революционным правительством, и ей пришлось жить на скромные сбережения преданной кормилицы.

Слабый, нерешительный король был заключен в тюрьму, через два года Жюльетта с ужасом услышала ликование цареубийц. Затем последовала гибель Марата от руки такой же молодой девушки, как сама Жюльетта. Это было убийство по убеждению. Со всею страстностью своей пылкой натуры следила Жюльетта за судом над Шарлоттой Корде и слышала, как эта бледная, с большими глазами девушка совершенно спокойно созналась в своем преступлении. Жюльетта внимательно наблюдала за Деруледом, сидевшим на одном из мест; отведенных гражданам депутатам, принадлежавшим к партии умеренных жирондистов. Он был очень смугл, его темные, но напудренные волосы были откинуты назад, открывая высокий красивый лоб. Он серьезно следил за каждым словом Шарлотты, и Жюльетта уловила в его обыкновенно жестком взгляде выражение глубокого сострадания. В защиту обвиняемой он произнес известную в истории речь. Всякому другому она стоила бы головы. Это была не защитительная речь, а воззвание к той едва тлеющей искре чувства, которая все еще теплилась в сердцах этих озверелых людей.

Жюльетта слышала, как во время его речи жалкие отребья человечества, кровожадные мегеры беспрестанно повторяли имя Поля Деруледа, но никто не восставал против него: большая, прекрасно оборудованная детская больница, дар гражданина Деруледа народу, была только что открыта и, без сомнения, давала ему право высказывать свое мнение. Даже суровые монтаньяры — Дантон, Мерлен, Сантерр — только пожимали плечами: ведь это Поль Дерулед! Пусть себе говорит: сам Марат сказал про него, что он не опасен!