Владимир Нефф - У королев не бывает ног

Пан Янек устало, грустно улыбнулся.

— У нас нет времени обижаться или серчать друг на друга. Впрочем, я делаю скидку на твой возраст — только молодость судит и осуждает всех и вся, не отдавая себе отчета в том, имеет ли она на это право, лишь молодой человек единым духом, ни с того ни с сего, в состоянии отмахнуться от трудов отца, которым тот посвятил всю свою жизнь.

— Не говорите, что я отмахнулся от ваших трудов ни с того ни с сего, — сказал Петр. — Я никогда не относился к ним иначе.

— Ты величаешь меня безумцем, хотя и в отвлеченном, безобидном смысле этого худого слова, — проговорил пан Янек. — Неужели ты отважишься назвать безумцами всех алхимиков скопом, хотя они трудятся над Великим творением более четырех тысяч лет? Четыре тысячи лет! Неужто можно четыре тысячи лет заниматься тем, что лишено смысла?

— Если древность, — ответил Петр, — единственное доказательство правоты и истинности алхимии, тогда алхимия уже изначально была наверняка фальшивой.

Опустился вечер, а отец с сыном все еще спорили так увлеченно и живо, будто желали позабыть о своих мучительных тревогах и заботах, что, вероятно, и впрямь являлось истинной причиной их спора, прервавшегося только когда в замке заскрипел ключ и в камеру вошел начальник императорской стражи, тот самый, кто отвел Петра в темницу после поединка с рыцарем фон Тротцендорфом. Он посторонился, уступая дорогу брадобрею и двум стражникам, тащившим чан с теплой водой.

— Извините, господа, — произнес он учтиво, — но Его Величество пожелало назначить вам обоим аудиенцию, и ради этого случая надобно, чтобы вы выглядели пристойно.

Император принял обоих Куканей в своей потаенной астрономической и астрологической обсерватории, которую повелел устроить на верху башни, под крышей, в ее верном крыле укреплений Града, в помещении, немыслимо переполненном предметами самых фантастических форм и самых невероятных предназначений, чем-то напоминавшем алхимическую мастерскую пана Янека. Слева облитый светом полного месяца и мерцающих звезд, справа — желтоватым пламенем трех восковых свечей, а кроме того, и слева, и справа — блеском своего величия и могущества, император сидел у широкого сводчатого окна, в которое был вделан массивный телескоп, подобный орудию с жерлом, уставленным в небо. У его ног, на вид еще юношески стройных, в отличие от корпуса, заплывшего мягким трясущимся жирком, стоял огромный небесный глобус, возвышаясь на высокой подставке, заваленной к тому же ворохом огромных, переплетенных в свиную кожу фолиантов, каскадом сползавших с дубового стола, загроможденного книгами, пергаментными свитками, чертежами, лекалами и кронциркулями.

Завидев отца с сыном, входящих в этот кабинет, император широко улыбнулся во все свое тучное лицо, обросшее вьющейся мелкими кольцами бородкой и бакенбардами.

— Ай-ай-ай, господа, вы заставляете себя ждать, — попенял он им, — но это не так существенно, мы тем не менее рады приветствовать вас у себя. — Он обратил на Петра взгляд своих больших темных глаз с подведенными черными тенями.

— Ах, так вот вы какой, доблестный защитник ног, в чем безжалостный придворный этикет отказывает королевам, подающий надежды реформатор придворных нравов и догматов, юный фехтовальщик, поразивший заслуженного покорителя турок! Это не существенно, не важно, мы готовы милостиво простить вам ваши прегрешения, ибо знаем, что у молодых кровь горячая, и с этим приходится считаться. Ваше лицо нам не так уж незнакомо, оно порой мелькало перед нами, однако, право, право, нам не приходило на ум сопоставить вас и того латиниста, кто столь изысканно пользуется языком Цицерона. Некоторые обороты, употребленные в вашем докладе о заседаниях сейма, нас весьма увлекли, мы рады были бы поговорить с вами в удобное для нас время.

Петр не смог подавить вздоха. «Значит, это все-таки правда, — подумал он, — императору на самом деле понравился мой доклад. Боже праведный, если бы отец решил сейчас не рисковать жизнью ради своего безумного Философского камня, какой сказочный порядок воцарился бы во всем!»

Но пан Янек стоял, широко расставив ноги, опустив голову, словно приготовившись бодаться; он сжал губы так, что они вытянулись в прямую линию, и вовсе не выглядел как человек, который счастливым, легким поворотом мысли решил больше не рисковать жизнью.

— Как вы, очевидно, отметили, — продолжал император, — настроение наше вполне миролюбиво, мы питаем к вам расположение, у нас на то есть свои основания, и мы вам весьма за них признательны.