Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

— Послушайте сами,— предложил он, когда разведчик встал рядом с ним.— С равнины доносятся какие-то приглушенные звуки. Не означает ли это, что Монкальм еще не покинул место, где одержал победу?

— Ну, тогда выходит, что уши надежнее глаз,— невозмутимо отпарировал разведчик; он только что отправил в рот кусок медвежатины и потому говорил медленно и невнятно, как человек, чьи челюсти заняты двойной работой,— Я сам видел, как он засел в Тайе со всей своей армией: эти французы, отмочив какую-нибудь ловкую штуку, всегда возвращаются домой поплясать и отпраздновать удачу.

— Не уверен. Индеец редко спит на войне, и кто-нибудь из гуронов ради поживы мог остаться здесь после ухода своего племени. Не худо бы погасить костер и выставить часового... Слышите? Это тот самый звук, про который я говорил.

— Индеец еще реже рыщет среди могил. Хотя он всегда готов убивать и не очень разборчив в средствах, но обычно довольствуется скальпом, если только не слишком разгорячен видом крови и сопротивлением. Стоит душе противника покинуть тело, как индеец забывает о вражде и оставляет убитого вкушать вечный покой. Но раз уж мы заговорили о душе, скажите, майор, как, по-вашему, рай для всех один — и для нас, белых, и для краснокожих?

— Без сомнения, без сомнения! Но я, кажется, опять слышу этот звук. А может быть, это шелестит листва на вершине бука?

— Что до меня,— продолжал Соколиный Глаз, небрежно бросив мимолетный взгляд в сторону, куда указывал Хейуорд,— я верю, что рай создан для блаженства и люди наслаждаются там сообразно своим склонностям и дарованиям. Поэтому я полагаю, краснокожий недалек от истины, веря, что найдет на том свете те обильные охотничьи угодья, о которых рассказывается в индейских легендах. Если уж на то пошло, то и чистокровному белому нисколько не зазорно проводить время в...

-— Слышите? Опять этот звук!

— Да, да, волки смелеют, когда пищи слишком мало или слишком много,— невозмутимо отозвался разведчик.— Будь сейчас посветлей и найдись у нас время для охоты, мы могли бы разжиться полудюжиной шкур этих дьяволов! Что же касается загробной жизни, майор, то мне доводилось слышать, как проповедники в поселениях утверждали, будто рай — место отдохновения и радостей. Но люди-то по-разному понимают слово «радость». Я вот как ни почитаю предначертания провидения, а не хотел бы сидеть взаперти в тех пышных чертогах, о которых рассказывают пасторы: у меня от природы страсть к бродячему образу жизни и охоте.

Выяснив происхождение беспокоивших его звуков, Дункан стал более внимателен к избранной разведчиком теме.

-— Трудно сказать, как преобразуются наши чувства в миг последней великой перемены.

— В самом деле, не малая будет перемена для человека, привыкшего проводить дни и ночи под открытым небом и промышлять охотой в верховьях Гудзона, если ему придется вдруг мирно спать бок о бок с воющими могауками! — согласился простодушный разведчик.— И все-таки утешительно сознавать, что все мы служим милосердному творцу, хотя каждый по-своему и хотя между нами пролегли бескрайние пустынные просторы... Это еще что такое?

— Вы же сказали, что это волки.

Соколиный Глаз медленно покачал головой и знаком велел Дункану отойти с ним подальше, куда не доходил свет костра. Приняв эту меру предосторожности, разведчик долго и напряженно прислушивался, не повторится ли негромкий, но так поразивший его звук. Старания его, однако, оказались тщетны, потому что, выждав с минуту, он шепнул Дункану:

— Позовем-ка Ункаса. У мальчика слух и зрение индейца: он заметит то, что недоступно нам. Не скрою, мне, белому, это не по силам.

Молодой могиканин, тихо разговаривавший с отцом, встрепенулся, заслышав жалобный крик совы; он проворно вскочил и устремил взгляд в сторону черневшего во мраке вала, словно отыскивая место, откуда донесся звук. Разведчик повторил сигнал, и не прошло минуты, как Дункан увидел Ункаса, осторожно пробиравшегося к ним вдоль земляной насыпи.

Соколиный Глаз бросил ему несколько слов по-делаварски. Как только Ункас узнал, зачем его позвали, он бросился на землю и, как показалось Дункану, долго лежал пластом. Удивленный неподвижностью молодого воина и сгорая от желания узнать, каким образом тот получает нужные сведения, Хейуорд сделал несколько шагов вперед и нагнулся над темным пятном, с которого все это время не спускал глаз. Только тогда он обнаружил, что Ункас исчез, а на насыпи чернеют лишь контуры какой-то неровности.