Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

Хорошо рассчитанный дипломатический ход Хитрой Лисицы немедленно возымел действие. Делавары отбросили обычную суровую сдержанность, и на лицах у них появилось более сердечное выражение; хозяин же, с особенным удовольствием разглядывая доставшуюся ему щедрую долю подарков, подчеркнуто выразительно проговорил:

— Мой брат — мудрый вождь. Мы рады ему.

— Гуроны любят своих друзей делаваров,— подхватил Магуа.— И почему бы им не любить? Тех и других окрасило одно и то же солнце, а праведные люди обоих племен будут по смерти охотиться на одних и тех же угодьях. Краснокожие должны дружить и открытыми глазами следить за бледнолицыми... Не встречал ли мой брат соглядатаев в лесу?

Делавар, чье имя в переводе на английский означало «Твердое Сердце», забыл, что вероятнее всего заслужил свое прозвище упорством и неподатливостью. Лицо его подобрело, и на этот раз он удостоил гостя более определенным ответом:

— Возле моего лагеря проходили чужие мокасины. Следы их ведут в мои хижины.

— Брат мой прогнал собак? — спросил Магуа, ничем не напомнив вождю о его прежних уклончивых ответах.

— Так не годится. Чужеземец—всегда желанный гость для ленапе.

— Чужеземец, но не лазутчик.

— Неужели ингизы делают лазутчиками женщин? Разве вождь гуронов не сказал, что в сражении он захватил пленниц?

— Он сказал правду. Ингизы подослали сюда лазутчиков. Они побывали в моих вигвамах, но никто не принял их как гостей. Тогда они побежали к делаварам. Они говорят: «Делавары — наши друзья, их души отвернулись от их канадского Отца».

Эти слова попали прямо в цель и в более цивилизованном обществе принесли бы Магуа славу искусного дипломата. Недавнее поведение племени, как было известно делаварам, вызвало недовольство их французских союзников, которые дали почувствовать, что впредь будут относиться к ним с недоверием. Даже не вдаваясь в тонкости политики, нетрудно было понять, что при таком положении вещей любая провинность делаваров могла навлечь на них неприятности. Их родные дальние деревни, охотничьи угодья, сотни женщин и детей, равно как значительная часть воинов, находились на французской территории. Поэтому тревожная весть, как и рассчитывал Магуа, была принята если уж не с испугом, то с явным беспокойством.

— Пусть мой канадский Отец посмотрит мне в лицо — он не увидит там перемены,— возразил Твердое Сердце.— Правда, мои молодые воины не вышли на тропу войны: вещие сны воспретили им сделать это. Но они любят и чтут великого белого вождя.

— Поверит ли он им, если узнает, что его опаснейший враг скрывается в лагере его детей? Что будет, если ему скажут, что проклятый ингиз курит трубку у вашего костра? Что бледнолицый, убивший стольких его друзей, свободно разгуливает по вашему становищу? Нет, мой Великий канадский Отец не так глуп!

— Где же этот ингиз, которого так боятся делавары?— возразил собеседник.— Кто убивал моих молодых воинов? Кто смертельный враг моего великого отца?

-— Длинный Карабин.

При упоминании этого хорошо известного имени делавары встрепенулись, доказав своим удивлением, что только сейчас узнали, что в их власти человек, стяжавший такую славу среди индейских союзников Франции.

— Что хочет сказать мой брат? — спросил Твердое Сердце удивленным голосом, разительно отличавшимся от спокойного и бесстрастного тона, свойственного обычно людям его расы.

— Гурон никогда не лжет,— холодно отчеканил Магуа, прислонившись к стене хижины и запахивая плащ на груди.— Пусть делавары пересчитают пленных — среди них они найдут одного, чья кожа не красна, но и не бела.

Последовало долгое молчание. Затем вождь посовещался в стороне с соплеменниками и отправил гонцов с приказом собрать на совет наиболее заслуженных воинов.

Вызванные один за другим начали входить в хижину, и вождь по очереди знакомил каждого с важной новостью, только что сообщенной Магуа. Все как один с изумлением выслушали ее, издавая обычное негромкое гортанное «ха!». Весть передавалась из уст в уста, пока наконец волнение не охватило все становище. Женщины бросили работу и с жадностью ловили каждое слово, нечаянно срывавшееся с уст воинов. Мальчишки прекратили игры и бесстрашно шныряли среди взрослых, любопытными и восхищенными взглядами встречая краткие изумленные восклицания, которые без стеснения издавали их отцы, поражаясь дерзости ненавистного врага. Словом, дела были заброшены, и мужчины, равно как женщины, оторвались от повседневных занятий, чтобы — каждый на свой лад — открыто излить обуревавшие их чувства.