Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

Оратор или политик, способный добиваться таких результатов, как бы ни относилось к нему потомство, всегда популярен у современников. Все уразумели, что Магуа имеет в виду больше, чем сказал, и каждый тешил себя мыслью, что недосказанное отвечает его собственным чаяниям.

Не удивительно, что при таком благоприятном стечении обстоятельств мнение Магуа взяло верх. Племя согласилось действовать осмотрительно и в один голос поручило руководить делом вождю, предложившему столь мудрый и многообещающий план.

Магуа достиг наконец великой цели своих хитростей и уловок. Он полностью вернул себе расположение своего народа и даже стал во главе его. По существу, он был теперь правителем и, пока сохранял свою популярность, ни один монарх не мог пользоваться более неограниченной властью, чем он, особенно сейчас, когда племя еще находилось на вражеской территории. Поэтому он прервал совет и принял уверенный, властный вид для поддержания своего достоинства в новом положении.

Во все стороны были отправлены разведчики, в лагерь делаваров послали лазутчиков с наказом выведать намерения соседей; воинов распустили по домам, но предупредили, что услуги их могут скоро понадобиться; женщинам и детям велели удалиться и поменьше болтать. Приняв эти меры, Магуа прошел по лагерю и заглянул в те хижины, хозяевам которых могло польстить его посещение. Он поддержал уверенность в друзьях, победил недоверие колеблющихся и угодил всем. Затем он вернулся к себе. Жена, которую Магуа бросил, когда был изгнан из племени, умерла. Детей у него не было, и теперь он жил один. Хижина его представляла ту самую полуразвалившуюся постройку на отшибе, где нашел себе пристанище Давид, и в те редкие минуты, когда Магуа встречался с псалмопевцем, он с презрительным равнодушием и высокомерным превосходством терпел его присутствие.

Сюда и удалился Магуа, покончив с государственными делами. Гуроны улеглись спать, но он не сомкнул глаз и не искал отдыха. Если бы нашелся человек, достаточно любопытный, чтобы понаблюдать за новоизбранным вождем, он увидел бы, что Магуа, обдумывая свои планы, просидел в углу хижины всю ночь вплоть до часа сбора воинов. По временам ветер, пробивавшийся сквозь щели, раздувал слабое пламя тлеющего костра, и тогда трепещущий свет озарял одинокую фигуру индейца. В такие минуты хмурого дикаря нетрудно было представить себе князем тьмы, раздумывающим о своих мнимых обидах и замышляющим зло.

Задолго до рассвета воины один за другим потянулись в одинокое жилище Магуа, и вскоре там собралось человек двадцать. Хотя раскраска у всех была мирная, каждый захватил с собой ружье и боевые припасы. Появление этих свирепых людей не оторвало Магуа от его раздумий. Некоторые расселись по темным углам, другие, словно неподвижные статуи, в полном молчании встали у стен, ожидая, пока весь отряд окажется налицо.

Наконец Магуа встал, подал знак следовать за ним и первым двинулся в путь. Воины шли за предводителем гуськом, в том хорошо известном порядке, который получил название «индейской цепочки». В отличие от остальных народов, выступающих на войну с шумом и гамом, краснокожие выскользнули из лагеря тихо и незаметно, походя скорее на скользящие призраки, чем на воинов, намеренных стяжать себе славу отчаянно смелыми подвигами.

Магуа повел отряд к становищу делаваров не прямой дорогой, а направился берегом извилистого ручья к бобровой запруде. Когда гуроны вышли на прогалину, расчищенную этими умными, трудолюбивыми животными, уже начало рассветать. Хотя Магуа облачился в свой прежний наряд из звериных шкур с изображением лисы, в отряде был воин, чья одежда была украшена изображением бобра, его личного тотема. Со стороны этого воина было бы кощунством пройти мимо столь большой общины своих предполагаемых родичей, не засвидетельствовав им почтение. Поэтому он остановился и произнес такую ласковую и дружескую речь, как будто обращался к существам, наделенным разумом. Он назвал животных братьями и напомнил, что лишь благодаря его влиянию и заступничеству они остаются невредимы в дни, когда множество жадных торговцев подбивают индейцев убивать их. Он обещал и впредь быть им защитой и призвал их не забывать о признательности. После этого он сообщил о цели настоящей экспедиции и намекнул, хотя с величайшей деликатностью и не без околичностей, что бобрам не худо бы поделиться с родичами частицей своей прославленной мудрости.

Товарищи воина выслушали это необычное обращение так серьезно и внимательно, словно все они были равно убеждены в его уместности. Над поверхностью воды несколько раз мелькнули черные головы, к явному удовольствию гурона, полагавшего, что эти слова не пропали даром. В ту минуту, когда он закончил речь, из отверстия в хатке, глиняные стены которой настолько разрушились, что она показалась дикарям необитаемой, высунулась голова крупного бобра. Оратор счел добрым предзнаменованием такой необычайный знак доверия и, хотя животное тут же спряталось, не поскупился на благодарности и похвалы.