Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

Поскольку разведчик был не в состоянии объясняться с гуронами на их языке, он по необходимости передоверил переговоры с ними Давиду. Несмотря на свое простодушие, певец наилучшим образом выполнил полученные инструкции и не только не обманул ожиданий своего наставника, но даже превзошел их.

— Делавары — трусливые женщины!— воскликнул он, обращаясь к дикарю, немного понимавшему по-английски.— Ингизы, мои глупые одноплеменники, приказали им поднять томагавки, чтобы убивать своих канадских отцов, и делавары забыли, что они мужчины. Хочет мой брат услышать, как Быстроногий Олень попросит дать ему юбку и зальется слезами перед гуронами, когда его поставят к столбу?

Громкое «ха!» со всей наглядностью подтвердило, что гуроны испытают немалое наслаждение, увидев такую слабость со стороны врага, которого так давно ненавидело и страшилось их племя.

— Тогда пусть он отойдет в сторону, и колдун напустит злого духа на собаку-делавара! Передай это другим моим братьям.

Гурон перевел слова Давида остальным воинам, которые, в свой черед, выслушали этот план с удовольствием, какого и следовало ожидать от людей с необузданными страстями, предвкушающих новую утонченную жестокость. Они отошли от двери и знаком разрешили колдуну войти в хижину. Но медведь отнюдь не послушался, а остался на месте и зарычал.

— Мудрый прорицатель боится, как бы дыхание его не коснулось наших братьев и не превратило их в трусов,— поспешил объяснить намек Давид.— Пусть они встанут поодаль.

Гуроны, почитавшие подобную возможность величайшим из бедствий, разом отпрянули и заняли позицию, откуда, хоть и не слыша, что происходит в темнице, могли продолжать наблюдение за входом в нее. Тогда, сделав вид, что он убедился в безопасности соплеменников, разведчик покинул свое место и неторопливо отправился в хижину. Там царили угрюмое безмолвие и полумрак: в помещении не было никого, кроме пленника, и освещалось оно лишь угасающим пламенем костра, на котором с вечера готовили пищу.

Ункас, крепко связанный по рукам и ногам прочными ивовыми прутьями, сидел в дальнем углу, прислонясь к стене. Когда страшный зверь предстал перед молодым могиканином, тот не удостоил его даже взглядом. Разведчик, который оставил Давида у двери, чтобы удостовериться, не следят ли за ними, счел за благо не выходить из роли, пока не убедится, что они одни. Поэтому он не заговорил, а принялся выделывать разные штуки, характерные для изображаемого им животного. Молодой могиканин, решивший сначала, что враги впустили к нему настоящего медведя, чтобы помучить пленника и испытать его стойкость, быстро подметил несколько промахов в ужимках четвероногого, показавшихся Хейуорду столь естественными, и догадался, что это обман. Знай Соколиный Глаз, как низко оценивает его искусство столь сведущий в повадках зверей Ункас, он, наверно, затянул бы представление в пику молодому вождю. Но презрительный взгляд могиканина допускал так много толкований, что достойный разведчик не усмотрел причин для обиды. И потому, как только Давид подал условный сигнал, в хижине вместо громкого рычанья послышался тихий шипящий звук.

Ункас, который по-прежнему сидел, прислонясь к стене, уже закрыл глаза, словно желая оградить себя от мерзкого и недостойного зрелища. Но как только раздалось шипение змеи, он встрепенулся, нагнул голову и стал испытующе осматриваться, пока его зоркие глаза, словно прикованные неведомыми чарами, не остановились на косматом чудовище. Шипение повторилось, и оно — это было совершенно очевидно — исходило из пасти медведя. Ункас еще раз обвел хижину взглядом, вновь остановил его на медведе и, приглушив голос, тихо воскликнул:

— Ха!

— Разрежьте путы,— приказал Соколиный Глаз Давиду, подоспевшему к ним в эту секунду.

Певец повиновался, и Ункас почувствовал себя свободным. В то же мгновение пересохшая медвежья шкуpa затрещала, и Соколиный Глаз собственной персоной предстал присутствующим. Могиканин, видимо, инстинктом угадавший намерение друга, ни словом, ни взглядом не выдал своего изумления. Тем временем разведчик, распустив ремни, стягивавшие на нем косматое одеяние, сбросил его с себя, вытащил длинный сверкающий нож и вложил его в руку Ункаса.

— У хижины стоят Красные гуроны,— предупредил он.— Будем наготове.

С этими словами он выразительно указал на другой такой же нож, который, как и первый, ему удалось раздобыть у врагов.

— Идем! — сказал Ункас.