Джеймс Купер - Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

— Эти племена предпочитают охоту мирному труду,— рассеянно отозвался Дункан, по-прежнему не отрывая глаз от странных фигур.

— Духовные песнопения можно считать скорее наслаждением, нежели трудом, но, к несчастью, эти мальчишки пренебрегают дарованиями, ниспосланными им свыше. Мне редко доводилось видеть отроков столь юного возраста, которых природа щедрее одарила бы способностью к псалмопению. За три ночи, проведенные мною здесь, я не раз собирал их, дабы привлечь к участию в песнопениях, но они неизменно отвечали на мои попытки криками и воплями, от которых у меня в жилах стыла кровь.

— О ком вы?

— Да об этих исчадиях сатаны, которые вон там убивают драгоценное время на шалости. Увы! Целительная узда дисциплины мало известна этому предоставленному себе народу. Здесь, в стране берез, вы не увидите розги; не удивительно поэтому, что лучший дар провидения расточается тут на бессмысленные крики.

И Давид зажал уши, чтобы не слышать раздавшегося в эту минуту пронзительного вопля целой ватаги юных дикарей, а Дункан, презрительно усмехнувшись при мысли о своих суеверных страхах, решительно скомандовал:

— Пошли.

Не отнимая рук от ушей, учитель пения повиновался, и оба смело направились к хижинам, которые Давид время от времени не без удовольствия именовал «Шатрами филистимскими».

В отличие от более цивилизованных белых, туземцы не имеют обыкновения выставлять вооруженных часовых для охраны своих становищ. Отлично осведомленный о надвигающейся опасности, даже когда она еще далека, индеец полагается на знание лесных примет и длину труднопроходимых троп, отделяющих его от тех, кого он имеет основания остерегаться. Поэтому враг, которому по счастливому стечению обстоятельств удается обмануть бдительность краснокожих разведчиков, редко встречает в самом селении стражей, способных поднять тревогу. Но дело было не только в этом общепринятом обычае. Племена, состоявшие в союзе с французами, слишком хорошо знали, какой тяжелый удар только что нанесен англичанам, и, следовательно, не опасались нападения враждебных племен, дружественных британской короне.

Вот почему появление Дункана и Давида среди ватаги ребятишек, поглощенных вышеупомянутыми шалостями, оказалось полной неожиданностью для юных дикарей. Однако как только пришельцев заметили, вся компания, словно сговорившись, разразилась громким предостерегающим воплем, после чего, как по волшебству, скрылась из виду. Смуглые нагие тела припавших к земле мальчишек до того хорошо сливались в сумерках с бурой поблекшей травой, что Дункану в первую минуту показалось, будто шалуны провалились сквозь землю. Однако, несколько оправившись от изумления, он с любопытством стал присматриваться и обнаружил, что на него со всех сторон устремлены быстрые черные глаза.

Эти пытливые недружелюбные взгляды, как бы предвещавшие более серьезные испытания, через которые ему предстояло пройти при встрече с туземцами не столь юного возраста, не сулили молодому человеку ничего хорошего, и он на секунду почувствовал сильное желание отступить. Однако он тут же понял, что теперь поздно не только отступать, но даже колебаться. На крик детей из ближайшей хижины высыпала дюжина воинов и мрачно сгрудилась, настороженно и угрюмо ожидая приближения тех, кто так неожиданно пожаловал к ним.

Давид, уже привыкший отчасти к подобным зрелищам, направился прямо к хижине с решительностью, поколебать которую смогло бы разве что очень серьезное препятствие. Хижина представляла собой центральную постройку селения, хотя, как и остальные, была так же грубо сложена из бревен и веток: в ней, в течение временного своего пребывания на границе английских владений, племя собиралось на совет и общие сходки. Пробираясь между смуглыми фигурами индейцев, столпившихся у порога, Дункану нелегко было принять равнодушный вид, столь необходимый ему сейчас. Но, сознавая, что жизнь его зависит от самообладания, он положился на благоразумие спутника и, следуя за ним по пятам, попытался на ходу собраться с мыслями. Кровь леденела у него в жилах,— он ведь находился в непосредственной близости от свирепых, беспощадных врагов, однако молодой человек так хорошо владел собой, что добрался до середины хижины, ничем не выдав своего волнения. Там, следуя мудрому примеру Гамута, он вытащил охапку душистых веток из большой груды, сваленной в углу, и молча уселся на нее.