Сильванус Кобб-младший: Московский оружейник

– Берегитесь, Степан Урзен! – прошипел он другу графа, когда тот хотел сделать шаг вперёд. – Я за себя не отвечаю, и для вашей же сохранности вам стоило бы оставаться на месте.

Человек, к которому были обращены эти слова, несколько мгновений смотрел на оружейника и, казалось, заключил, что лучше не вступать в драку. Он разжал кулаки и отступил в сторону, чтобы помочь подняться упавшему другу.

Конрад Дамонов несколько мгновений молча глядел в лицо противника. Его лицо было смертельно бледно, и всё тело дрожало. На лбу его горел синяк, но крови не было.

– Рюрик Невель, – сказал он шипящим, бешеным голосом, – вы ударили меня. – Плебейское происхождение не спасёт вас от безумного духа моей мести.

И с этим он удалился.

– Павел, – сказал оружейник помощнику после того, как гости ушли, – ни слова моей матери. Ни слова.

В ту ночь у Рюрика Невеля были странные фантазии во время бодрствования и странные сновидения во время сна. Он долго размышлял о странном деле, которое привело графа Конрада в его мастерскую, и не мог понять его причин. Почему он, юноша, который лишь один раз говорил с гордым герцогом, да и то по обычному делу, и который занимал такое низкое общественное положение, должен был, по существу, дать согласие на свадьбу Розалинды Валдай? Это было вне его разумения. Он был бедным ремесленником, а она богатой наследницей благородного происхождения под опекой герцога, чьё слово было для неё законом. А Конрад Дамонов был графом, известным богачом. Разумеется, он был развратен, но все люди его круга были такими. Так если граф любил госпожу Розалинду и просил её руки, а герцог был согласен, почему бедному оружейнику сделали такое необычайное предложение?

Рюрик сотни раз задавал себе этот вопрос. Он перебрал все посылки и затем попытался вывести заключение; но в его голову не пришло никакого разумного заключения. Одна мысль колыхалась, как тусклый призрак в ночи, из которого Надежда делает ангела, а Страх – демона. Возможно, Розалинда рассказала о своей любви к нему, и герцог проникся уважением к этому чувству? Он хотел, чтобы это было правдой. Надежда шептала, что это правда. Но Страх кричал так громко, что нельзя было ошибиться. Наконец юноша понял, что есть лишь один разумный путь. Пусть всё идёт своим чередом, пока он не увидится с Розалиндой, а это нужно сделать как можно скорее.

На следующее утро, когда он сидел за завтраком, он увидел, что герцог Ольга проезжает мимо, сворачивая на Бородинскую дорогу. Пора, подумал он, навестить Розалинду; как только он доел свой завтрак, он приготовился идти в гости. Он хорошо оделся, и когда он смыл с лица трудовую пыль, во всей Москве не было человека столь благородного облика.

– Павел, – сказал он, входя в мастерскую, где трудился помощник, – я вернусь к полудню. По крайней мере, постараюсь; и если кто-то из тех людей, что были здесь вчера, придёт снова, скажи им то же самое.

– А если они будут задавать вопросы? – отозвался парень.

– Отвечай так, как сочтёшь нужным.

– А если они спросят, будете ли вы драться?

– Скажи, что я слишком дорого ценю свою жизнь.

– Но, хозяин, граф непременно вызовет вас.

– Вызовет. И, быть может, – добавил Рюрик, как будто ему в голову пришла новая мысль, – он пришёл сюда за тем, чтобы затеять ссору.

– Думаю, за этим, – сказал Павел.

Миг спустя тело Рюрика содрогнулось от подавляемого чувства, и он сказал:

– Пусть приходят, и если они придут, или один из них придёт, пока меня не будет, скажи им или ему, что я всегда к их услугам.

Павел пообещал всё исполнить, и оружейник ушёл. В передней он набросил на себя тяжёлую меховую шубу и, дойдя до ближайшего постоялого двора, взял лошадь и сани и направился в Кремль, где жил герцог.

В роскошно обставленных покоях во дворце герцога Тульского сидела Розалинда Валдай. Это была прекрасная девушка; у неё была идеальная фигура, полная здоровья и жизненных сил, а лицо обладало особенным очарованием и умом. Ей было всего девятнадцать лет, и десять лет она была сиротой. У неё были волосы золотистого оттенка, и во вьющихся прядях сиял солнечный свет. Её бездонные голубые глаза искрились, когда она радовалась; а когда она улыбалась, то ямочки оставались на щеках даже после того, как улыбка сходила с губ. В её облике не было ничего аристократического – ничего гордого, высокомерного; подлинной сутью её души были доброта и любовь, и она только радовалась, когда знала, что воистину любима. Ей нравилось уважение, но она отвергала напускное уважение, за которым скрывался отвратительный эгоизм.