Эдвард Бульвер-Литтон - Завоевание Англии

Пение было до того монотонно, что подействовало на всех подобно усыпительному средству. Когда Эдуард, один из всего собрания внимательно слушавший певцов, оглянулся на своих гостей, ожидая услышать от них восторженную похвалу, то ему представилась следующая утешительная картина: племянник его зевал; епископ Одо слегка всхрапывал, сложив на животе руки, богато украшенные перстнями; фиц Осборн покачивал своей маленькой головой под влиянием сладкой дремоты, а Вильгельм смотрел куда-то вдаль, явно не слыша ни слова.

— Благочестивая, душеполезная песня, герцог, — сказал король.

Вильгельм встрепенулся, рассеянно кивнул головой и отрывисто спросил:

— Что это там? Уж не герб ли короля Альфреда?

— Да… а что?

— Гм! Матильда Фландрская происходит от него по прямой линии… Саксы все еще чрезвычайно чтят его потомков?

— Ну да; Альфред был великий человек и перевел псалмы царя Давида.

Монотонное пение, наконец, кончилось, но действие его на гостей Эдуарда еще не прекратилось. Томительная тишина царствовала в зале, когда в ней неожиданно раздался звучный голос. Все вздрогнули и оглянулись: перед ними стоял великан, вынувший из-под своего плаща какой-то трехструнный инструмент и запевший старинную балладу о герцоге Ру:

От Блуа до Санли текут, подобно бурному потоку, норманны, — и франк за франком падают пред ними, купаясь в своей крови. Во всей стране нет ни одного замка, пощаженного огнем, ни жены, ни ребенка, не оплакавших супруга и отца. Вооруженные монахи и рыцари бегут к королю… земля дрожит за ними: их догоняет герцог Ру.

«О государь, — жалуется барон, — не помогают ни шпоры, ни меч; удары норманнской секиры градом сыплются на нас.» «Напрасно, — жалуется и благочестивый монах, — молимся мы Пресвятой Деве: молитвы не спасают нас от норманнов.» Рыцарь стонет, монах плачет, потому что ближе и ближе придвигается черное знамя Ру.

Говорит король Карл: «Что же мне делать? Погибли мои полки; король силен только, когда подданные окружают его трон, а если война поглотила моих рыцарей, то пора прекратить ее. Если небо отвергает ваши мольбы, монахи, то согласитесь на мир… Ступай, отец: неси в его лагерь Распятие, посохом мани в стадо этого злого Ру.

Пусть станет принадлежать ему весь морской берег, и пусть Жизла, дочь моя, станет невестой его, если он приложится к Распятию и вложит в ножны проклятый меч свой и сделается вассалом Карла… Иди, церковный пастырь, свершай святое дело, потом золотой парчой покрой ты пяту Ру.»

Со священными гимнами монах приближается к Ру, стоящему, подобно крепкому дубу, посреди своих воинов, и говорит мудрый архиепископ франков: «К чему война, когда тебе предлагают мир и богатые дары? К чему опустошать прекраснейшую землю под луной? Она ведь может быть твоею, говорит король Карл тебе, Ру.

Он говорит, что будет твоим весь берег морской, и Жизла, прелестная дочь его, станет невестой твоей, если примешь христианство, вложишь в ножны свой меч и сделаешься вассалом Карла.» Норманн смотрит на воинов, ждет от них совета. Смилостивился над франками Бог: смягчил сердце Ру.

Вот Ру приходит в Сен-Клер, где на троне сидит король Карл и вокруг него бароны. Дает он руку Карлу, и громко все восклицают; заплакал король Карл; сильно Ру жмет руку ему. «Теперь приложись к ноге, — говорит епископ, — нельзя тебе иначе…» Блеснул грозно взор новообращенного Ру.

К ноге дотрагивается он, будто желая по-рабски приложиться к ней… Вот опрокинут трон, и тяжело упал король… Ру, гордо подняв голову свою, громогласно изрек: «Пред Богом преклоняюсь, не пред людьми, будь то император или король. К ноге труса может приложиться лишь трус!» — вот были слова Ру.

Невозможно описать, какое впечатление произвела эта грубая баллада на норманнов. Особенно сильно взволновались они, когда узнали певца.

— Это Тельефер, наш Тельефер! — воскликнули они радостно.

— Клянусь святым Павлом, мой дорогой брат, — произнес Вильгельм с добродушным смехом, — один лишь мой воинственный менестрель может так повлиять на душу воина. Ради личных его достоинств прошу тебя простить его за то, что он осмелился петь такую отважную балладу… Так как мне известно, — при этих словах герцог снова посерьезнел, — что только весьма важные обстоятельства могли привести его сюда, то позволь сенешалю призвать его.