Эдвард Бульвер-Литтон: Завоевание Англии

Несмотря на прекрасный аппетит всех гостей, им все-таки нельзя было прикоснуться к пище без предварительных религиозных обрядов. Страсть к псалмопениям достигла тогда в Англии высшей степени. Рассказывают даже, что на некоторых торжественных пирах соблюдался обычай не садиться за стол, не выслушав все без исключения псалмы царя Давида; какой громадной памятью и какой крепкой грудью должны были тогда отличаться певцы.

На этот раз стольник сократил обычное молитвопение до такой сильной степени, что, к великой досаде короля Эдуарда, были пропеты только десять псалмов.

Все заняли свои места, и король, испросив у герцога извинение за столь непривычное нерадение стольника, произнес свое вечное:

— Нехорошо, нехорошо, поди ты, это нехорошо!

Разговор за почетным столом почему-то не клеился, несмотря на старания Рольфа и даже герцога, мысленно пересчитывавшего тех саксов, на которых он мог положиться при случае.

Но не так было за остальными столами; поданные в большом количестве напитки развязали саксам языки и лишили норманнов их обычной сдержанности. В то время, когда винные пары уже произвели свое действие, за дверями залы — где бедняки дожидались остатков ужина — произошло небольшое движение, и вслед за тем показались двое незнакомцев, которым стольник очистил место за одним из столов.

Новоприбывшие были одеты чрезвычайно просто: на одном из них было платье священнослужителя низшего разряда, а на другом — серый плащ и широкий камзол, под которым виднелось нижнее платье, покрытое пылью и грязью. Первый был невысок и худощав, другой, наоборот, исполинского роста и сильного сложения. Лица их были более чем наполовину закрыты капюшонами.

При их появлении между присутствующими пронесся шепот удивления, презрения и гнева, который прекратился, когда заметили, с каким уважением относился к ним стольник, особенно к высокому. Но немного спустя ропот усилился, так как великан бесцеремонно притянул к себе громадную кружку, поставленную для датчанина Ульфа, сакса Годрита и двух молодых норманнских рыцарей, родственников могучего Гранмениля. Предложив своему спутнику выпить из кружки, он сам осушил ее с особенным наслаждением, выдававшим, что он не принадлежит к норманнам, и потом попросту обтер губы рукавом.

— Мессир, — обратился к нему один из норманнских рыцарей — Вильгельм Малье, из дома Малье де Гравиль, — как можно дальше отодвигаясь от гиганта, — извини, если я замечу, что ты испортил мой плащ, ушиб мне ногу и выпил мое вино. Не угодно ли будет тебе показать мне лицо человека, нанесшего все эти оскорбления, мне — Вильгельму Малье де Гравилю?

Незнакомец ответил каким-то глухим смехом и опустил капюшон еще ниже.

Вильгельм де Гравиль обратился с вежливым поклоном к Годриту, сидевшему напротив него.

— Виноват, благородный Годри, — имя которого, как я опасаюсь, уста мои не в состоянии верно произнести, — мне кажется, что этот вежливый гость — саксонского происхождения и не знает другого языка, кроме своего природного. Потрудись спросить его: в саксонских ли обычаях входить в подобных нарядах во дворец короля и выпивать без спроса чужое вино?

Годрит, ревностный подражатель иностранным обычаям, вспыхнул при иронических словах Вильгельма де Гравиля. Повернувшись к странному гостю, в отверстии капюшона которого исчезали теперь огромные куски паштета, он проговорил сурово, хотя и немного картавя, как будто не привык изъясняться по-саксонски:

— Если ты — сакс, то не позорь нас своими мужицкими манерами, попроси извинения у этого норманнского тана — и он, конечно, простит тебя. Обнажи свою голову и…

Тут речь Годрита была прервана следующей выходкой неисправимого великана: слуга поднес к Годриту вертел с жирными жаворонками, но нахал вырвал весь вертел из-под самого носа испуганного рыцаря. Двух жаворонков он снял на тарелку своего спутника, хотя тот энергично протестовал против этой любезности, а остальных положил перед собой, не обращая внимания на бешеные взгляды, устремившиеся на него со всех сторон.

Малье де Гравиль взглянул на прекрасных жаворонков с завистью: он, будучи норманном, хоть и не мог назвать себя обжорой, однако никогда не пренебрегал лакомым кусочком.

— Да, foi de chevalier, — произнес он. — Все воображают, что надо ехать за море, чтобы увидеть чудовищ. Но мы как-то уж особенно счастливы, — продолжал он, обращаясь к своему другу, графу Эверскому, — так как нам удалось встретить Полифема, не испытав баснословных приключений Улисса.