Том Шервуд - Адония

Однажды в Лондоне, поздно вечером, трое, сдвинув головы и придерживая нешироко раздвинутые портьеры, смотрели на дом, стоящий напротив – поодаль, за пустырём. Это был старый, облупившийся «доходный дом», и, поскольку люди в нём жили бедные, редко какое окно было снабжено занавесками. Во всех квартирках горели свечи: небогатый ремесленный люд ужинает, как правило, поздно.

Наблюдать, как живут и что делают бедняки – занятие скучное, но те трое, что раздвинули тяжёлые портьеры в тёмном окне, занимались именно этим. Впрочем, их интересовала только одна квартира и только один жилец – на втором этаже.

– Сколько их? – вполголоса поинтересовался один из наблюдающих, глядя на смутные маленькие силуэты.

– Четверо, – ответили ему полушёпотом. – Главный – монах, к которому прислали гонца из Америки. Второй – этот самый гонец. Он сейчас должен уйти. И двое в прихожей – беглые матросы. Много лет плававшие, много раз битые. Прячутся у монаха, кормятся у него, и по его приказу любому пришедшему в дом свернут шею.

– Серьёзные люди.

– Да. Сам монах – в следующей комнате, вот он, видите? Всё его имущество, – и документы, и деньги, – в сундуке под кроватью. Значит, расплачиваться он будет именно там.

– Кто рассчитывал полёт портфунта?

– Я. Высоту их подоконника измерил ночью шестом. Высоту нашего – каболкой с привязанным грузом.

– Баллисту на этом расстоянии испытывал?

– За городом, дважды.

– Если всё-таки портфунт окажется тяжелей или легче, и не влетит в наше окно, а ударит в стену?

– Я подберу, – подал теперь голос и третий. – Лошадь готова. Но всё же лучше, если деньги сразу попадут к вам, радж.

– Сам на это надеюсь. Но всё зависит от баллисты…

– Вот он! – перебил их второй собеседник. – Гонец! Вот, выходит!

– Не вижу, – признался радж. – Ночь тёмная, глаза старые.

– Идёт вдоль дома. Да, в сторону трактира «Уютный угол», там у него каморка под крышей.

– Что-ж, хорошо. Бали, ступай прямо сейчас. Пусть матросы подумают, что это их гонец по какой-то причине вернулся. Лучше, если дверь сразу откроют, без лишних объяснений.

Бали отпрянул от окна, подхватил лежавший в углу тяжёлый мешок, вскинул его на плечо и, выскользнув за дверь, неслышно ступая, заспешил вниз по лестнице. Спустя несколько мгновений он уже мчался, пригнувшись, через пустырь по направлению к «доходному дому».

– Через четыре минуты я с лошадью буду внизу, у стены, – торопливо сказал второй и тоже поспешил вниз.

Оставшийся в одиночестве радж сдёрнул, порвав шнурок, и сбросил на пол портьеры, широко распахнул створки высокого окна – и тоже вышел.

Пригнувшись, ступая мягко, неслышно, он пересёк пустырь, приблизился к старому дому, перешагнул неглубокую вонючую канаву, в которую местные обитатели выливали нечистоты из окон, встал вплотную к стене и здесь совершил несколько неожиданных, но вполне объяснимых действий. Он распахнул тёмный, доходящий до колен плащик, снял с плеча смотанную в бухту верёвку с часто навязанными на неё узлами, положил к ногам. (Едва слышно звякнула о камень привязанная к верёвке маленькая, с остро наточенными крючьями «кошка».) Затем, чуть присев, выхватил из скрытых в рукаве ножен длинный прямой нож, провернул его, словно фокусник, в пальцах, и вернул в ножны. Из второго рукава выхватил второй нож и проделал ещё раз то же самое. Достал из-за спины скрученную в тугой валик небольшую циновку, поставил её торчком, прислонив к стене. И присел возле стены сам, – присел и замер, едва-едва освещаемый светом окон второго этажа.

В ту же секунду в дверь на втором этаже постучали.

– Вернулся! – вскочил с ветхого, продавленного кресла приземистый широкоплечий матрос в рваном нижнем белье.

– Должно быть, забыл что-то, – в тон ему откликнулся и встал с кушетки второй, с волосатой грудью и обвисшим животиком.

– Я открою, – сказал крепыш и, клацнув запором, толкнул дверь.