Александр Кердан - Камень духов

Девушка с живым интересом посмотрела на Завалишина, ожидая, что он скажет дальше, но лейтенант молчал. Тогда сеньорита перевела взгляд на Нахимова, все это время ехавшего рядом, но с совершенно отсутствующим видом, и спросила лейтенанта о нем:

– Дон Деметрио, почему ваш компанеро не желает говорить со мной? Он так скромен или ему не по душе мое общество?

– Что вы, сеньорита, – не заметив легкого кокетства собеседницы, вступился за мичмана Дмитрий. – Павел просто не говорит по-испански… Я давно знаю его и должен заметить, он вообще человек немногословный… Впрочем, это не мешает ему быть отличным офицером и верным товарищем. А уж храбрости его многие могут позавидовать! В море, например, он, рискуя собой, спас тонущего матроса… Да и сегодня отличился: сбил своим выстрелом одного из тех, кто гнался за вами…

– Вы, должно быть, настоящие друзья, если так отзываетесь о нем…

– Надеюсь, это так… Особенно нас сблизило нынешнее плаванье. Мы ведь почти два года ни на час не расставались. Может, поэтому на корабле даже прозвали Павла моей тенью…

– Как это занятно – ваша тень… Я никогда прежде не слышала такого сравнения, испанцы так не говорят. А скажите, дон Деметрио, наверное, многие русские сеньориты мечтали бы так называться?

Ответить на лукавый вопрос Марии лейтенант не успел.

– Конные, вашбродь! Смотрите! – раздалось сразу несколько матросских голосов.

И впрямь, на другом краю обширного маисового поля, вынырнув из-за рощицы, показалась группа всадников. Они с минуту потоптались на месте, разглядывая отряд Завалишина в подзорные трубы, потом пришпорили лошадей и во весь аллюр поскакали навстречу.

Дмитрий, в свою очередь приложив к глазу медную зрительную трубку, увидел испанских рейтар, впереди которых на могучем вороном коне мчался офицер в блестящей кирасе и шляпе с плюмажем из белых перьев.

– Это испанцы, – обернулся лейтенант к Нахимову. – Думаю, без стычки здесь не обойтись! Прикажи матросам зарядить ружья и быть наготове!

Мичман собрался было выполнить это распоряжение, но тут вмешалась их спутница, без перевода догадавшаяся, о чем идет речь:

– ¡No se moleste! Estoes Gerrera!

Дмитрию осталось непонятно, чего больше в ее словах: радости или сожаления…

«Не дай Бог родиться и жить в эпоху перемен», – утверждали древние китайцы. Не потому ли и молились они о неизменности всего сущего, хранили верность традициям, благословляли мир и покой в государстве, почитали своих правителей как сыновей Неба… Гомесу Герере не были знакомы заветы мудрецов Поднебесной империи, но, если бы спросили его мнение по тому же вопросу, он, вероятно, ответил бы с точностью до наоборот. По собственному опыту Герера знал точно: только во времена общественных потрясений у таких, как он, есть шанс подняться к власти, богатству, славе. И упускать этот свой шанс Гомес был не намерен.

Род Гереры, хотя и не мог похвастаться своей знатностью, считался довольно древним и воинственным. С присущей всем испанцам гордостью родители Гомеса много рассказывали ему о предках – уроженцах солнечной Каталонии, сражавшихся под знаменами самого генерал-капитана Новой Испании Эрнана Кортеса. Оба пращура, по отцовской и по материнской линии, были в войске покорителя Мексики рядовыми конкистадорами, но им, как и другим оставшимся в живых соратникам прославленного завоевателя, достало и толики военной добычи, и новых земель, на которых они осели вместе с приехавшими из метрополии женами. А поскольку, по воле обстоятельств, оказались соседями, то со временем переплелись тесными семейными узами и к началу XIX века превратились в один из влиятельных кланов Верхней Калифорнии. Казалось, ничто не предвещает грозы…

А потом все полетело в тартарары. В Европе заполыхали пожары наполеоновских войн. Здесь же, в Америке, отблеском тех событий вспыхнули восстания против испанской короны, занятой разрешением своих проблем в Старом Свете и совершенно забывшей о заокеанских колониях. Мятеж, поднятый падре Идальго в 1810 году от Рождества Христова, нанес серьезнейший удар по благополучию семьи Гомеса. Взбунтовавшиеся пеоны и вакеро сожгли дотла гасиенды его отца и деда, а их самих, пытавшихся защитить свое добро, вздернули на дубах, посаженных еще первым Герерой. Три года спустя после этого такая же незавидная участь постигла бы и молодого Гомеса, не успей он вовремя переметнуться на сторону инсургентов, или, как их еще называли, гверильясов, вождем которых тогда был некто Хосе Морелос, человек отважный, но недалекий. Благодаря храбрости, ловкости и уму Герера сделался правой рукой вожака повстанцев. Вместе с Хосе Гомес участвовал в Национальном конгрессе в Чинпальсинго, на котором была принята историческая декларация о независимости Мексики. Когда же королевские отряды разгромили восставших и казнили захваченного в плен Морелоса, Герере опять повезло. Он не только уцелел во время расправы с восставшими, но даже сумел извлечь для себя выгоду. Под предлогом отмщения своих ближайших родственников, погибших от рук гверильясов, Гомес вступил добровольцем в правительственные войска, отличился в боях против бывших товарищей и получил звание капитана. Ему было доверено командование отрядом разведчиков, совершающим рейды по тылам восставших. В одной из вылазок Герере очень повезло: ему удалось захватить обоз с казной инсургентов. Однако об этом никто из его начальников так и не узнал. И подчиненные Гомеса ничего рассказать о судьбе захваченного золота не могли – так вышло, что к концу кампании ни один из солдат, участвовавших в нападении на обоз, не остался в живых… О тайне знали лишь сам Герера и сержант Хиль Луис, который несколько месяцев спустя поехал покупаться в Рио-Гранде и не вернулся…